Родительская суббота

Сердчишко мое трепещет, потому что в госпитале, куда мы идем, работает мама, а главное — лежит отец. Да! Это почти сказочное везение. Дважды раненный, оба раза отца везут по северной дороге, на Урал, и оба раза он добивается, чтобы его выгрузили на полпути, в нашем городе, почти дома.

Я вижу его каждый день, потому что каждый день после уроков иду к маме, и она проводит меня к отцу. Никто не ругается. Мне разрешил приходить сюда сам начальник госпиталя, потому что всякому понятно, какое выпало нам всем везение.

Но теперь я шел не просто так. Мы шли с концертом, а это было совсем другое дело. Я должен прочитать стихи так, чтобы отцу не сделалось стыдно.

И вот мы в странном помещении. После войны в этом здании был горсовет, а потом кукольный театр и детская библиотека. Отец лежал там, где теперь театральное фойе, а тогда это место выглядело довольно странно, потому что в огромной комнате, даже зале, одной стены как бы не было и вместо нее вниз, на первый этаж, уходила широченная чугунная лестница с витыми перилами. По лестнице никто не ходил, парадный вход, куда она вела, был заколочен, и получалась громадная палата с лестницей, ведущей вниз.

Справа от лестницы стояло пианино, и нас провели к нему. Тут нам и предстояло показать свои искусства.

Горластая длинная тетка в белом халате, своими ухватками совершенно непохожая на медицинскую работницу, закричала во всю глотку:

— Сейчас у нас будет концерт, товарищи ранбольные! Просим вас чуточку уплотниться, идут выздоравливающие из других палат!

Койки заскрипели, те, кто лежал, начали тесниться к краю, и к ним на одеяла стали присаживаться разнообразно перевязанные люди. Почему-то все больше было загипсованных раненых — у кого рука, у кого нога и даже шея.

Возникла заминка, нас разглядывали, улыбались. Отец лежал у самого входа и махал мне рукой.

Я заметил, как покрылась красными пятнами Нинка и дрыгал коленками Леха. Сам я был будто в жару, ведь я должен был не только читать стихи, но еще объявлять номера программы. Наконец, длинная тетка крикнула:

— Начинаем! — И два раза хлопнула в ладоши. Своими хлопками она думала навести тишину, но раненые поняли ее по-своему и принялись весело и даже как-то яростно аплодировать нам.

Унимая грохот сердца, я выступил вперед и громко, без передышки, сказал:

— Концерт учеников девятой начальной школы Чайковский детский альбом исполняет Правдина Нина, третий «а» класс.

Раненые вновь принялись было хлопать, но Нинка, молодец, громко затарабанила на пианино, словно нарочно старалась заглушить все прочие звуки. По замыслу Фаины Васильевны, по ее режиссуре, сперва надо было привлечь внимание к концерту громкими, уверенными звуками пианино.

— В это время, — объясняла она, — рассаживаются последние зрители, все сосредоточивают свое внимание на искусстве, утихают разговоры, вы овладеваете аудиторией.

Умное и непонятное слово она произносила всегда, когда напутствовала нас, и всегда с каким-то особым чувством. Словечко, кажется, даже слегка подпугивало нас. Мы понимали, на какое серьезное и очень взрослое дело посылают нас.

Так что Нинка бабахала по пианино, привлекая внимание раненых, овладевая аудиторией, а я трепыхался, как лист: вторым номером по режиссуре шли стихи.

Честно говоря, стихотворение, которое я читал, всегда вгоняло меня в пот. Я чувствовал, что шапка не по Сеньке, и не раз предлагал Фаине Васильевне, — концерты готовила лично она, — разучить что-нибудь другое, про Родину, про Сталина, про отвагу и храбрость, все-таки мы ведь выступаем перед бойцами.

Но она была неумолима.

— Понимаешь, — отвечала она, — наш концерточень маленький. Ведь мы выступаем не где-нибудь, а в госпитале. Представляешь — тебя ранили. У тебя что-то очень болит... Наш концерт должен быть такой, чтобы он заглушил боль!