Она не имела права даже на то, чтобы дрогнули руки. Даже глаза опустить она не могла.
— Успокойся, — сказала она, — теперь беды вдосталь.
Потом поговорили про сердце, про то, какие капли бывают в аптеке, травки вот разные, например, валерьяна.
Она чувствовала натяжку, хотя мать вела себя оживленно, радовалась гостье. Пока рада, но стоит уйти, тут же задумается: зачем приходила? Нужно было спешно выдумать причину. Подумала про Вовку и спохватилась.
— Я знаешь чего зашла-то? Вовка уж больно ручки грызет.
Мать не поняла, округлила глаза:
— Грызет?
— Еще как! — Она заставила себя улыбнуться. — Ровно кролик какой капусту.
Мать хихикнула.
— Да, да, — поддала пару, — прямо хрустом хрустит!
Мать уже в голос смеялась.
— Дак чего, — спросила сквозь смех, — мне делать-то?
— Не знаю, — сказала она. — Все свои собственные ручки ему передавала, запас, какой в школе был, тоже. Хрустит! Ты уж с ним поговори, что ли. Хозяйка проводила, вытирая веселые слезы передником, она же выходила с новой тоской. Ничего ей не удалось. Много чего умела учительница, и по арифметике, и по письму, и даже рисовать, хоть плоховато, а обучилась, чтобы уроки рисования вести, а вот как приготовить к горю, этого — нет, этого — не знала...
Много недель проползло, пробежало, пролетело, и о многом переговорили две женщины, учительница и мать. Про горе разговаривали, которое вокруг шныряет, в каждый дом норовит влезть, про тяжкие бои, о которых учительница в газетах читала, про беженцев и детские дома, каких город принял, про малокровие и дистрофию, с какими приезжают ребятишки из Ленинграда, про многое чего еще, что женщинам важно и дорого, — про то, чем мыло заменить, если нет совсем, про пуговицы, которые на ребятне, будто лягушки, право слово, совсем не держатся, про цену, какую просят на рынке за катушку обыкновенных черных ниток, и когда решила учительница, что настал час и должна она, наконец, сказать матери правду о сыне, та не заплакала, а лишь опустила голову и сказала:
— Да я ведь давно знаю, Аполлинарь Николавна!
— Как! — воскликнула учительница.
— Догадалась. Поняла. И все слезы давно выплакала, вы не бойтесь.
Тогда заплакала она.
Сидела, умолкнув, уставившись в окно, и слезы катились по морщинистым щекам.
— Ну, а с Вовкой-то чем дело кончилось? — спросил я.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Игорь Ларионов – о проблемах советского хоккея
Натуралистическая смелость кино в изображении интимных отношений продолжает нарастать
Корреспондент «Смены» Сергей Каленикин беседует с доктором философских наук, профессором Масхудом Джунусовым