Родительская суббота

— Не может быть! — воскликнула какая-то пожилая женщина.

— Вы не знали? — в свою очередь, крепко удивился я.

— Нет, — сказал уже третий, тоже седой человек. — Но вы не ошиблись? Может, двести тысяч?

— Двадцать миллионов, — проговорил я.

Тот вечер не удался. Мои хозяева стали говорить как-то тише, боясь оскорбить меня и мои чувства. А я все поражался их красивым сединам.

— Значит, ты рассказал про меня? — спросила Аполлинария Николаевна недоверчиво. И усмехнулась сама себе. — Забавно! Я — и там! — Она указала пальцем вниз, метя, верно, в противоположное полушарие, но смысл вышел несколько иной. Озорная старуха ни чуточки не смутилась и повторила движение по кривой, как бы по глобусу. — Я — и там, на той стороне Земли, — повторила она, улыбаясь. Мой рассказ заставил ее вспомнить что-то.

— А помнишь, — спросила она, — как вы шили кисеты?

— Еще бы!

— Девчонки еще куда ни шло, но ведь шили и вы, мальчишки.

— Потом собирали табак! — добавил я.

— Папиросную бумагу.

— А варежки!

— Концерты в госпиталях! — сказала Фаина Васильевна. — Мне звонили чуть не каждую неделю. Девятая начальная славилась артистами.

Нет, все-таки память не всесильна! Забыл я имя того пацана. И они не вспомнили, мои старушки.

Нинка играла на пианино, тут удивительного мало, правда, для нынешних времен. Тогда и на пианино редко кто играл, даже девчонки. Потом был Лешка из параллельного класса, он скрипел на маленькой скрипочке. А вот во втором учился гениальный пацан, у которого был трофейный аккордеон. Гениальность этого пацана просто перла наружу. Во-первых, голова у него была не круглая, как у всех, а вытянутая, вроде как у борзой собаки, даже неизвестно, как он надевал на такую голову шапку. Голова походила на угольный утюг. Может, его бы даже так и прозвали, утюгом, если бы не оказался он таким гениальным. И, во-вторых, он никогда не смеялся. В глазах его всегда виднелось непонятное смирение.

Когда же требовалась музыка, например, по какому-нибудь праздничному случаю в школе, он спокойно, ни капельки не смущаясь, выходил вперед, садился на приготовленный стул и ждал, когда нянечка вместе с учительницей, или с матерью этого гения, или с его бабушкой притащат ему трофейный аккордеон с какими-то блистающими нарядными загогулинами и нежно-голубыми мехами.

Да, мехи были голубыми, аккордеон светло-серым, а имени пацана я не помню.

Ему, как маленькому, взрослые помогали надеть на плечи ремни, отходили в сторону, и он, все так же глядя прямо перед собой стеклянным взглядом, не попробовав клавиши и кнопки, не послушав звук, как слушали его другие аккордеонисты — повесив голову набок, почти приложив ухо к инструменту, — начинал шпарить свою музыку. Без всяких затруднений.

Разные там марши, песни и прочие неизвестные мне мелодии вылетали из трофейного аккордеона, а значит, головы, похожей на утюг, легко, ясно и громко, вызывая у окружающего народа всеобщее ликование.

Я же читал стихи. И вот Нинка с нотной папкой на дивных витых веревочках, Леха с маленьким футляром, головастый талант в сопровождении каких-то взрослых идем в госпиталь.