Когда о ком-то говорят — возвратился, вернулся, значит, человек уходил, был в отлучке. Зощенко никуда не уходил и не отлучался. Его отлучили. От литературы, от многомиллионных читательских масс.

За что? За какие грехи?

Был грех: Зощенко имел несчастье родиться сатириком...

Сатирикам везде и во все времена жить было куда как опасней, нежели представителям иных литературных профессий. Ювенал закончил свое земное шествие в ссылке. Всю жизнь подвергавшийся гонениям, Свифт только потому избежал ареста, что днем и ночью народ охранял от властей своего любимца. О Гоголе кричали с пеной у рта, что ему «надо запретить писать», что он «враг России», а когда он умер, одна из газет напечатала: «Да, Гоголь всех смешил! Жалко! Употребить всю жизнь, и такую краткую, на то, чтобы служить обезьяной публике».

Каждый, кто вступает на сатирическое поприще, знает, что современники обижаются на своего сатирика, не понимают или не хотят понять причину и цель его смеха. Люди все могут простить, но только не смех над собой.

А ведь сатирик и в мыслях не держит — смеяться над людьми!

Просто зрение его устроено так, что он видит прежде всего прискорбные явления жизни. Собирая их вместе, он создает некий отрицательный мир, который и подвергает сатирическому воздействию: смехотворная несообразность этого мира и его устоев должна, как ему кажется, оттолкнуть от него современников, и они яснее почувствуют и поймут, что мешает им жить, мешает быть чище и красивее.

Так думает сатирик. Именно здесь причина и цель его смеха. Не злорадное потирание рук при виде подмеченных в жизни всякого рода нелепостей гонит его к столу, а любовь и боль. Любовь к людям, боль за несовершенство их жизни.

Именно таким человеком и был Зощенко.

В 1928 году в «энциклопедии» сатирического журнала «Бегемот» («Бегемотнике») Зощенко напечатал автобиографию. Там было сказано:

«Я не знаю, где я родился. Или в Полтаве, или в Петербурге. В одном документе сказано так, в другом — этак. По-видимому, один из документов — «липа». Который из них липа, угадать трудно, оба сделаны плохо».

Вроде бы это шутка. Но ввернул ее Зощенко неспроста. Не для того, чтобы выудить из читателя очередную «порцию смеха». В упоминании Полтавы, как возможного места своего рождения, видел молодой Зощенко для всех пока еще тайный, но для него самого представлявшийся уже явным великий и роковой смысл... Когда кто-то из горячих его поклонников, желая сделать ему приятное, сказал однажды в застольной беседе: «Аверченки у нас нет. Но есть Зощенко, который достойно заменил его», — Михаил Михайлович вышел из-за стола и хлопнул дверью. Когда Федин, опять же намереваясь доставить Зощенко удовольствие, сравнил его с Горбуновым, Михаил Михайлович только и вымолвил «да», а многие годы спустя припомнил Федину его «бестактность». Когда дружественная ему критика, отыскивая в истории литературы питающие его корни, в качестве «душеприказчика» называла Лескова, Зощенко и тут выказал все признаки самого раздраженного недовольства, не видя даже внешней, формальной схожести в этом сравнении...

Но все же был в русской литературе человек, сравнение с которым Зощенко никогда бы не покоробило. Близ Полтавы родился он, в Полтавском уездном училище обучался, в одном классе науки постигал — с кем бы вы думали? — с Андреем Зощенко. Андрей — старший брат деда, двоюродный дед. С самим Гоголем два года подряд под одним потолком сидел!

Не будем спешить делать выводы. Зощенко не равнял себя с Гоголем. Он видел лишь общность взглядов на назначение литературы, близость художественной задачи и — в частых случаях — тот же способ ее разрешения: сатирический. А потому уже в молодые годы подозревал будущую схожесть судьбы.

И не ошибся. Как и Гоголь, он пускается во все тяжкие, ограждая, защищая себя и свое призвание от наскоков критики. Как и Гоголь, сломленный стойким нежеланием окружающих признать необходимость очистительного смеха над самими собой, он начинает тяготиться своей литературно-общественной ролью и, практически покончив с сатирой, обращается к поучительству, к назиданиям, к нравственным проповедям. Как и Гоголь, чем ближе к закату жизни, тем все больше мучается он от болезни, исток которой, конечно же, общий для них обоих: «вредность профессии».

Но на рубеже 20 — 30-х годов литературные дела у Зощенко обстояли вполне благополучно. Журналы дрались за право печатать его рассказы, книги выходили одна за другой, и даже появилась монография о его творчестве. Он один из самых знаменитых в новой России писателей!

И вот, отдавая должное такому прекрасному настоящему и переполненный верой в еще более прекрасное будущее, в очередной автобиографии Зощенко никак не упоминает Полтаву, а твердой рукой выводит: «Я родился в Ленинграде (в Петербурге)».

Конечно же — в Ленинграде! Ведь именно в Ленинграде родилось новое отношение к людям его профессии... Вы уж простите, Николай Васильевич, что не придется разделить вашу участь!

А в 1953 году, пережив великое надругательство над своим именем, униженный и опозоренный, Зощенко будет составлять последнюю в своей жизни автобиографию. Не нужно быть провидцем, чтобы угадать, какой город будет назван им как место рождения: Полтава.

Нет, Зощенко не равнял себя с Гоголем. Он сравнивал с его судьбой свою...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.