Стена

Том прошел между двумя солдатами. Двое других вышли за ними, неся малыша за руки и ноги. Он не потерял сознание. Глаза были широко раскрыты, по щекам струились слезы. Когда я хотел выйти, лейтенант остановил меня:

— Вы Иббиета?

— Да.

— Подождите здесь, за вами скоро придут. Они вышли. Бельгиец и двое надзирателей тоже ушли, и я остался один. Я не понимаю, что со мной случилось, но мне было бы лучше, если бы они покончили сразу. Я слышал залпы почти через равные промежутки; при каждом я вздрагивал. Мне хотелось выть и рвать на себе волосы. Но я только крепче сжимал зубы и засунул поглубже руки в карманы; мне так хотелось остаться равнодушным! Примерно через час за мной пришли и повели на второй этаж, в маленькую комнату, где пахло сигарами, и этот запах показался мне невыносимым. В креслах сидело двое офицеров, у них на коленях лежали какие-то бумаги.

— Тебя зовут Иббиета?

— Да!

— Где Рамон Грис?

— Я не знаю.

Тот, что допрашивал меня, был маленьким и толстым. За стеклами его пенсне виднелись мрачные глаза.

— Подойди!

Я подошел. Он поднялся, схватил меня за руки, давя взглядом, будто бы хотел вогнать в землю. Одновременно он сдавливал мне руки. Но не для того, чтобы причинить боль. Это была ставка на большее. Он хотел сломить меня. Он не нашел ничего другого, как дыхнуть мне прямо в лицо перегаром. Какое-то время мы так и стояли друг против друга, и мне очень хотелось смеяться. Человека, идущего на смерть, такое не трогает. Он с силой толкнул меня и сел.

— Твоя жизнь взамен его. Тебе даруют жизнь, если ты скажешь, где Грис, — сказал толстяк.

Эти два типа, разряженные, как петухи, с плетками и в сапогах, тоже из породы людей, которые умирают. Правда, чуть позже, чем я, но ненамного. А они занимаются тем, что отыскивают имена в бумажном хламе, гоняются за другими, чтобы посадить их за решетку или ликвидировать. Их мелкие заботы показались мне смехотворными. Мне никак не удавалось поставить себя на их место. Со стороны казалось, что они не в своем уме.

Маленький толстяк не отрывал от меня глаз, стегая по сапогу плетью. Его жесты были рассчитаны, чтобы произвести впечатление яростного зверя.

— Итак? Вам понятно?

— Я не знаю, где Грис, — ответил я. — Думаю, что он в Мадриде.

Второй офицер лениво поднял блеклую руку. Эта вялость тоже была наигранной. Я видел все их мелкие уловки и поражался, что есть еще люди, которым нравится такое.

— У вас четверть часа на размышление, — с расстановкой сказал он. — Отведите его в прачечную. Приведите его ровно через 15 минут. Если будет упорствовать, расстреляем тут же.

Они знали, что делали; одну ночь я уже провел в ожидании, и после этого они заставили ждать целый час в погребе, пока расстреливали Тома и Хуана. Теперь они запирают меня в прачечной; должно быть, договорились о таком ходе еще накануне; решили, что мои нервы не выдержат столь долгого ожидания, и надеялись взять меня «на ура».

Но они просчитались. Конечно, я знал, где находится Грис. Он скрывался у своих двоюродных братьев, в четырех километрах от города. Я знал также, что не открою его тайника. Все было давно продумано и решено и больше не заботило меня. Я предпочел бы скорее подохнуть, чем выдать Гриса. Почему? Моя дружба с ним закончилась вместе с любовью к Конче и желанием жить. Несомненно, я продолжал уважать его. Он был твердый человек. Но ведь не из-за этого я согласился умереть вместо него; его жизнь была не дороже моей, и вообще любая жизнь не имеет цены. Сейчас поставят человека напротив и будут стрелять до тех пор, пока он не свалится, а буду ли это я, или Грис, или кто-нибудь другой, это уже не имеет значения. Но я хорошо знал, что он больше нужен Испании, чем я. Я мог спасти свою шкуру, выдав Гриса, и тем не менее отказывался это сделать.