Том с неохотой подчинился. Чувствовалось, что ему очень хотелось утешить малыша. Это заняло бы его и отвлекло от раздумий над собственной судьбой. Вот это меня и бесило. Никогда раньше я не думал о смерти, не было к этому никаких причин, но теперь она настолько приблизилась, что ничего не оставалось, как думать только об этом.

Но Том не мог молчать:

— Тебе приходилось пускать в расход людей?

Я не ответил. Тогда он принялся объяснять мне, что с начала августа отправил на тот свет шестерых: было ясно, что он как-то не врубался в обстановку, не хотел ее понимать. Я и сам еще не вполне осознавал все и думал, будет ли очень больно, когда пули огненным веником вонзятся в мое тело. Это было за рамками реальности, и я оставался спокойным, к тому же у нас впереди была целая ночь. Наконец Том заткнулся, и я, мельком взглянув на него, увидел, что он тоже посерел. «Началось», — подумал я. Ночь уже наступила, и только какой-то тусклый отблеск просачивался сквозь отдушины и пятном ложился на угольную пыль; сквозь дыру в потолке я увидел первую звезду. Ночь обещала быть ясной и холодной.

Открылась дверь, и вошли двое смотрителей. За ними следом появился светловолосый человек в бельгийской военной форме.

— Я врач, меня послали, чтобы я помог вам в трудный час, — сказал он. У него был приятный, хорошо поставленный голос.

— Что же вы собираетесь делать? — спросил я.

— Я отдаю себя в ваше распоряжение и сделаю все возможное, чтобы эти несколько часов не были для вас столь тяжкими. Вам, наверное, хочется курить? У меня для вас есть сигареты и даже сигары.

Он протянул нам пачку английских сигарет, но никто не взял. Я посмотрел бельгийцу прямо в глаза, и мне показалось, что ему стало неловко.

— Вы пришли сюда не из сострадания. Я вас знаю. Вы были во дворе вместе с фашистами в тот день, когда меня взяли.

Я хотел еще кое-что сказать, но что-то со мной произошло в присутствии этого медика: меня вдруг все перестало интересовать. Надзиратели расположились на тюфяках.

— Может, принести лампу? — неожиданно обратился надзиратель, которого звали Педро, к врачу. Тот кивнул, и я подумал, что у него не намного больше интеллекта, чем у полена, но он не злой. Посмотрев в его огромные с холодным блеском голубые глаза, мне показалось, что он если и грешил, то скорее из-за отсутствия воображения. Педро вышел и вернулся с керосиновой лампой, которую поставил на скамейку. Лампа светила слабо, но все же это было лучше, чем ничего; накануне нас совсем оставили без огня. Некоторое время я смотрел на кружок света на потолке и погрузился в какое-то странное состояние, похожее на гипноз. На меня давила страшная безликая тяжесть, горели щеки, тупо болела голова.

Я встряхнулся и посмотрел на парней. Том опустил голову и закрыл лицо руками, виден только жирный белый затылок. У маленького Хуана был совсем несчастный вид: он открыл рот и тяжело дышал. Врач подошел к нему и положил руку на плечо, очевидно, желая приободрить Хуана, но глаза бельгийца оставались холодными. Потом я увидел, как рука врача осторожно продвинулась и остановилась на пульсе. Хуан отнесся к этому с полным безразличием. Бельгиец чуть-чуть двинулся, чтобы повернуться ко мне спиной, но я увидел, как он вынул часы и смотрит на них, не выпуская руки малыша.

Через минуту бельгиец отпустил руку Хуана, и она вяло плюхнулась, а врач прислонился к стене, вынул блокнот и записал туда что-то. «Сволочь, — подумал я, — пусть только подойдет ко мне проверить пульс. Я разобью ему рожу».

Он не подошел ко мне, но я чувствовал, что он не спускает с меня глаз. Я тоже посмотрел на него.

— Вы не находите, что здесь холодно? — сказал он в никуда. Похоже, что он тоже замерз, стал каким-то лиловым.

— Лично мне не холодно.

Он по-прежнему пристально смотрел на меня. Я провел рукой по лицу: пот лил с меня ручьем. В погребе, в разгар зимы, на диком сквозняке я обливался потом. Мокрая рубашка прилипла к телу. Оказывается, я потел уже давно и ничего не чувствовал. И это не ускользнуло от бельгийской свиньи. Наверное, он решил, что я патологически трусил, ведь он-то, естественно, чувствовал холод. Мне захотелось подойти и расквасить ему физиономию, но тут же мой гнев пропал.

Я ограничился лишь тем, что вытер лицо и шею платком. Платок намок так, что его можно было выжимать, а я все продолжал потеть. У меня вспотели даже ягодицы и штаны стали мокрыми.

Маленький Хуан вдруг заговорил:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.