Родительская суббота

При входе в комнату стоял сундук, накрытый лоскутным половичком, — дед сел на сундук, скинул зеленую фуражку, подобную той, которую носил Сталин, и повесил голову.

— Ну! Что опять? — сказала бабушка и строго, и испуганно сразу, будто дедушка каждый день чего-нибудь вытворял.

— Вызвали, — сказал он с хрипотцой, — говорят, ты партийный, утверждаем директором обувной фабрики.

Бабушка испуганно прижала ладонь ко рту, словно боялась, что вырвется стон или крик, или какое неловкое слово.

А дед снова повесил голову.

Вот такие происходили вокруг меня дела. А ведь до первого сентября оставались дни. Бабушка и мама поглядывали на меня жалеючи, с тревогой, хотя, как я теперь понимаю, у самих-то у них ничегошеньки не было ясно. Как и у всей страны.

И они принялись обсуждать мою худобу.

— Боюсь даже, что у него малокровие, — сказала мама.

— Какая такая нужда? — спрашивала себя бабушка и оглядывала меня сверху вниз каким-то медицинским взглядом.

— К тому же создаются подготовительные классы! — говорила мама.

Это задевало уже меня. Я умел читать, довольно неплохо для своих лет, чуточку писал, знал все буквы алфавита и умел считать. При таком богатстве идти в подготовительный класс?

Дедушка утвердил женское решение, и в сорок втором я в школу не пошел: первого сентября мне недоставало до семи лет тринадцати дней.

Между тем операция приближалась, и с тайного благословения Вячеслава Алексеевича, милого Славы, меня отпустили из больницы на один день. Утром, после завтрака, я должен был уйти, чтобы к ужину непременно вернуться. Слово чести.

Вообще это был явный грех, с внутренним кровотечением положено лежать пластом, меня ведь привезли в бокс на коляске, несмотря на мои протесты, смех и даже попытки сопротивления. Но Слава, как и я, знал, что меня поднакачали заемной кровью, что ручьями она из меня не льет, что в моем распоряжении будет редакционная машина, и ни бегать, ни прыгать, ни толкаться в метро мне не придется.

При этом он возражал как только мог. Убедил последний довод:

— Мне нужно закончить некоторые дела! Он смотрел, все понимая.

— Надо заехать кой-куда.

Сама мысль об этом сбивала с ног — действительно, есть на белом свете обязанности, прятаться от которых нельзя, не подобает, хотя сама мысль... Я сделал так, что заехал к нотариусу без тебя, один, выполнив простые и необходимые распоряжения. Потом подъехал к дому.

На улице, на пронизывающем ветру, толклись два товарища. Я удивился, мы ведь не раз виделись в больнице. Что это значит? Прощание?

Я, кажется, вспомнил завалящий анекдотец, они смеялись, но в их глазах застыло еще что-то, может, жалость, смешанная со страхом. Признаться честно, они были далеки от меня в тот момент. Я чувствовал смысл их дежурства. Они не были мне приятны со своим доброжелательством. Я позвал их в дом, они отказались, я не стал уговаривать и был, пожалуй, прав.