А ты приготовила мне праздник. Был накрыт такой удивительно вкусный стол, но главное, после февральского ветра тут оказалось тепло, тихо, тут было то, из чего я ушел в больницу и к чему так тяжко два долгих месяца рвалась назад моя душа.

Я старался быть бодрым, острил, изображал зверский аппетит, хотя кусок не лез в горло, ты охотно отзывалась на самую слабую попытку пошутить, и мы словно играли друг перед другом сцену — чего вот только, на какую тему? Возвращения? Даже сама мысль об этом суеверно отвергалась. Когда оно будет? И как?

В конце концов я не выдержал, сказал тебе, что жалею об этом приезде, дома так хорошо, тихо, словно в бухте, укрытой от всех ветров в прямом и переносном смысле слова, а я должен вернуться, ничего не поделаешь.

Мы присели, как перед дальней дорогой, я поцеловал сына, двинулся к двери, про себя подумав, что, если все кончится благополучно, я буду совсем по-новому любить свой дом, буду стремиться к тишине среди прекрасных книг и долгим покойным вечерам рядом с родными.

Накануне меня подготовили по всем правилам мучительного искусства, спозаранку прилетела ты, как всегда, нарядная, с полукружьями под глазами.

Мы сидели рядом, рука в руке, ждали, когда отворится дверь и въедет, громыхая колесами, каталка.

Но в коридоре было тихо, лишь на посту у дежурных сестер за тонкой стеклянной перегородкой булькала вода — кипятились шприцы и иглы.

Послышались скорые шаги, на пороге появился Вячеслав Алексеевич, Слава, сказал, улыбаясь:

— Операция отменяется.

Это длилось секунду, не больше. Угасшая надежда, словно ее обдали струей кислорода, вспыхнула небывалым огнем, заполонив все тело. Неужели ошиблись в диагнозе? Придумали что-то новое, и можно обойтись без операции?

— Савельева избрали академиком. Переносится на завтра.

Отсрочка походила на вчерашнее возвращение своей напрасной обязательностью. И то, и другое было как будто приятным, но все-таки обманом, и оставляло горькую оскомину сожаления. Не зря же есть такая поговорка: нет занятий хуже, чем ждать да догонять.

Весь день повторился, был дублем вчерашнего, я жил его тягостно как никогда, потому что меня заставляли ждать дважды. Переждать — означало перегореть, и мне, сознавая это, предстояло удержать себя, не позволить расслабиться, протянуть ощущение на два дня, словно растянуть кусок проволоки. Моя проволока утоньшалась, значит, становилась слабей...

Я говорил с тобой, кажется, даже успокаивал, но, помимо моей воли, какие-то клапаны уже были заперты, какие-то, наоборот, открылись, я уплывал от тебя, уходил в свой завтрашний мир, где я — лишь моё распластанное тело.

Но куда уйдет мой рассудок? Где будет он?

За всю свою жизнь, не считая самого начала болезни, я ни разу надолго не расставался с сознанием, худо ли, бедно ли, но судил себя, оценивал окружающий мир, совершал поступки, руководимый рассудком, а завтра — нет, уже сегодня — из-за приятной неожиданности; из-за избрания вполне еще молодого Савельева академиком, — я оставался один на один с ним, точнее, с ними, точнее, со всем, что они умеют, в том числе с их умением обрывать мысль на полуобразе, с тем чтобы...

Я еще говорил с тобой, я еще сидел в коридоре, я лежал в кровати перед сном, открыв глаза, но я уже ехал туда, я уже плыл, я уже летел, как тогда, в давнем детстве, в своем любимом буфете. К тому, что умел я тогда, так далеко, прибавилось знание, и я видел море.

Поэтому я мог еще плыть на белом как снег корабле.

Последний ужин — горсть таблеток, среди которых ампулы, похожие на полупроводники.

Последний завтрак — горсть таблеток, кажется, похожих, а может, тех же самых.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 12
• 13
• 14
• 15
• 16
• 17
• 18
• 19
• 20
• …
• 24
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.