Но если запредельность есть темное нечто, где никто не находит себя, своей души, где никто не правит своими мыслями хотя бы только потому, что их нет, как нет решительно ничего, — если все это там, не походят ли тогда воспоминания живых о дорогих существах, перешедших в тот черный мир, сама память о них — на дикое заблуждение, идеализм в самом тяжком виде?
Память нематериальна. Нематериален и продукт человеческого мышления. Правда, мысль можно записать на бумаге, на куске холста яркими красками, но сама по себе она неосязаема, выходит, нереальна.
Логично с точки зрения материализма, но нам отчего-то тесно в этой логике, скучно от такой истины.
Хочется другого! Снов хочется — цветных, с живыми лицами, которых уже нет рядом с нами, хочется подсказанных слов, произнесенных давным-давно, забытых песен, нам хочется, чтобы что-то нематериальное вдруг восстановило в сознании старую улицу вовсе иной, чем она теперь, поставило обшарпанные домишки, в одном из которых, на углу, окажется магазинчик с выцветшей вывеской, а там хромой инвалид с загорелым лицом продает послевоенные тянучки в папиросной бумаге.
Что-то нематериальное вдруг сдавит горло, защекочет в глазах, заставит вспомнить солнечный миг первого поцелуя, нескладной записки, сильной до боли любви, ощущение счастья, затем тревоги, обиды, скорби, потом прощения, очищения, ясности...
Но не слишком ли много нематериального? Не слишком ли оттого зыбок наш мир? Жить лишь одной памятью неудобно, непрактично, а то и опасно.
Верно. Только жить без памяти невозможно. Кроме вполне материальных квартир, человеку надо витать в облаках, жить в заповедных замках своего духа, построенных из памяти, из веры, надежды, любви.
Да, там черно, это правда.
Там люди не могут отыскать друг друга. Не могут отыскать себя.
Но мы, живые, видим их с нашего берега.
Пока мы живы, мы помним.
Он есть, есть этот мостик над границей между жизнью и смертью. Та часть его, что ближе к нам, светла. Та, что подальше от нас, — теряется во тьме.
На мосту дежурит память — бессонный часовой.
Когда мы забываем о прошлом, мы засыпаем сердцем — и часовой будит нас.
Плохо, когда ему не добудиться, не докричаться.
Плохо.
Потому что с того берега — ничего не видно. Видно лишь с этого, и память требует от нас именно этого — смотреть.
Наступало пробуждение.
Сперва — ощущение света. Что-то белое, может быть, солнечное сразу и мигом вошло в сознание. Я еще ничего не видел, наверное, и глаза мои были закрыты, но в меня влился свет. Потом — покачивание и громкий, ясно слышимый голос, который звал меня по имени-отчеству. Я отворил глаза и увидел перевернутое и где-то виденное лицо. Жизнь напоминала подробности не спеша. Только через растянутый миг я догадался, что это врач-анестезиолог. Она протянула руки к моему лицу и сделала какое-то движение. Меня снова покачало. Еще через одно растянутое мгновение я понял, что меня похлопали по щекам.
— Просыпайтесь! — сказала женщина мягко. — Просыпайтесь!
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Когда исчезнет дефицит?
ВТМК «Ритм»
«Городское» творчество Эки Валёвой