Родительская суббота

Нет, мне не казалось. В светлых глазах я увидел неземную мудрость, покой, благодарение. В этом неземном не было ничего пугающего, напротив. Старушка смотрела на меня так, будто взглядом обнимала всего меня и все, что в душе моей, все, что не сказано, ей ясно без слов.

Она кивала мне, благословляла меня, желала добра. Одного только добра.

Я поклонился им.

Последним взглядом схватил: свет лампочки не перекрывает света, идущего от свечи, наоборот, пламя свечи размывает большую тень, сделав сморщенное, сухое лицо неестественно ярким и чистым.

Через час мой поезд тихо, будто, корабль, отчалил от перрона.

В купе шумел, заваривался очередной спор про нашу торопливую жизнь, но я не слышал слов. Я глядел за окно, на то, как убыстряют свой бег вокзальные огни, как обрывается город, как мерцает, переливается снег и фонари образуют возле себя белые тарелки.

Душа моя была полна торжественной и тихой радостью. Я испытывал странное облегчение. Свидание с учительницей не походило на правду, и оттого, быть может, мной владела светлая приподнятость.

В последние минуты перед отходом поезда я рассказал маме, откуда, едва не опоздав, пришел только что, и она добавила мне еще одну подробность.

— Аполлинария Николаевна — крестная Варвары, — сказала она.

Тетя Варя, жена маминого брата, жила вместе с ним в Москве, и сколько мы встречались, а никогда не говорили о ее крестной.

А крестной была учительница. Отец тети Вари служил конюхом в школе, а это значило водовозом, истопником, возчиком. Когда родилась Варвара, конюх пришел к человеку, которого уважал больше всех.

Было это в одна тысяча девятьсот двенадцатом году.

Поезд разгонялся, тьма кружилась за окном гигантским кругом, смешивая светящиеся точки, тени деревьев, будки обходчиков, деревенские постройки.

Весь мир кружился передо мной, и это была реальность, но, разрывая круг, из тьмы пришли трое — дед, бабушка и Аполлинария Николаевна. Учительница держалась чуть поодаль от них. Все трое вглядывались, щуря глаза, из темноты, будто яркий свет вагонного окна мешал им разглядеть меня.

— Приеду, — шепнул я.

Аполлинария Николаевна умерла через два года, не дойдя всего трех шагов до своего столетия. Незадолго перед этим знакомый фотограф ехал в мой город, и я попросил его зайти к учительнице, сделать для меня ее портрет. Снимок вышел на редкость удачным и греет мою душу, когда выпадают стылые, равнодушные дни. С последней своей ступеньки глядит на меня взглядом, желающим добра, дорогая моя учительница, которая так и не устала жить...

. Уезжая из дому, надо возвращаться...

Рано или поздно, на день или навсегда.

И, пока жив, надо, уезжая, торопиться обратно.

Все трудней ходить по городу, где все переменилось. Будто ты там и не там. Трудно уговорить себя, что ты на прежнем .месте. Незнакомые кирпичные дома взирают равнодушно — они не видали тебя, а ты не знаешь их. И ловишь себя на мысли, что навстречу тебе идет много прохожих моложе тебя.