Самолет приземлился вовремя, но было уже поздно, и, погоревав, гость попросил отвезти его в Красную Пахру, к Твардовскому, которому он, по слухам, выкраивал у смерти уже не первый месяц жизни. Так, за порогом одной смерти, я увидел приближение другой.

Александр Трифонович уже не говорил, его знаки громким и преувеличенно бодрым голосом переводила жена, я здесь был только провожатым, не более, болгарский кудесник жданным гостем и спасителем, но меня поразила равная внимательность великого поэта — он долго жал руку ему, а потом так же долго мне, увиденному впервые. Пристально, точно желая знакомства, вглядывался в мое лицо.

Я ушел в другую комнатку, смотрел в окно на осенне нарядный лес, думал о Феликсе. Это был первый снаряд, попавший в окружение моих сверстников. Ухнуло рядом со мной.

Но я не понимал тогда этого.

Нет, не первый. Первым умер Коля. Мы сидели на одной парте в школе, ни разу не виделись после десятого, он стал военным, носил артиллерийские пушечки на петлицах. Потом, дома еще, я пошел в кино и увидел его. Мы обрадовались друг другу и в то же время стеснялись: наверное, школьные годы не казались нам важной темой для разговора, мы только что стали взрослыми и еще всерьез относились к своему положению. Он был с женой, выглядел веселым и здоровым.

Мне сказали, он облучился.

Когда уходил, боли мучили неодолимые. Но он не издал ни звука. В последнюю минуту позвал детей — их было двое, поцеловал, обнял жену, отправил всех из комнаты.

Умер один, тихо.

Потом был Володя. Славный, добрый парень.

С ним мы простились. Я пришел, кажется, за три дня, болтали о том о сем, он предложил мне рюмку, я согласился, две его дочки, две маленькие тонконожки принесли поднос с бутылкой, закуску — жены не было дома, и я налил себе.

— Подожди-ка, — остановил Володя и объяснил мне, как пройти на кухню и отыскать рюмку для него.

Мы хлопнули за здоровье, конечно, за то, чтобы все хорошо закончилось, за то, чтобы были счастливы наши милые, и за детей, конечно, за всех отдельно.

Ни он и ни я не пьянели и всякую рюмку пили до дна. Потом обнялись.

И с Феликсом мы так же простились. На ходу, в людской толчее, перекинулись про дела, потом договорились скоро и непременно встретиться: есть о чем поговорить.

Они уходили на полушаге, мои сверстники, на полуслове, на полувздохе...

Ничто, никогда, никакая причина не объяснит: зачем умирают молодыми, полными сил, любящими, любимыми? Ведь не война!

Война навеки в нас впилась, взрослых и пацанят впилась, точно зазубренный, тяжкий осколок. И если ей нельзя прощать, ею можно хотя бы объяснить, в том числе это — неизбежность смерти.

Но сейчас?

Снаряды рвались рядом, совсем рядом. И чем дальше катится жизнь, тем труднее их разрывы. То ли сил меньше, то ли уже ясно видишь, насколько короче дорога.

Снаряды рвутся рядом.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 26
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.