Наш специальный корреспондент Сергей Каленикин вновь встретился с доктором философских наук, профессором Масхудом Джунусовым.

— Масхуд Садыкович, о каких бы проблемах ни шла речь, все мы сегодня задаем себе главный вопрос: как жить дальше? Но ответить на него невозможно, если не понять, не осмыслить — а как жили раньше? Но у каждого свое видение истории — а, стало быть, и свое отношение к действительности.

— Не стоит витать в облаках, думать, будто новые социально значимые сведения, ценности утверждаются без столкновений мнений, исключающих друг друга суждений. Это — борьба. Есть вечный момент столкновений групповых интересов, мнений и суждений, и от него никуда не уйти. Такова логика жизни. А с другой стороны, не забывайте, что основа нашей партийной и государственной системы — демократический централизм. Улавливаете? Да-да, сочетание противоречий. Стоит качнуться в ту или иную сторону, и противоречие обостряется: давим на педаль централизма — зажимаем демократию, свободы, права человека и даже народов, а при утверждении демократических ценностей может быть под обстрелом централизм. К сожалению, мы еще не овладели искусством сочетания противоречий. Нас заносит, и порой очень сильно. До настоящего, социалистического плюрализма нам еще далековато.

— Защищено ли теперь наше общество от извращений власти, от режима личной власти, каковой была власть Сталина, Хрущева, Брежнева?.. Разобрались ли мы с таким явлением, как сталинщина? Некоторые ученые и журналисты говорят, что корни трагедии — во внутреннем мире Сталина, его невежестве, психической болезни...

— Очень просто, а кому-то и удобнее объявить Сталина параноиком, — мол, что спрашивать с больного человека. Да не клинические, а социально-политические диагнозы нас должны занимать, коль рвемся к правде, стремимся разобраться в коллизиях прошлого и настоящего!

Понять сущность явления сталинщины мы можем только через социальное познание, пользуясь ленинским принципом сведения индивидуального к общественному, групповому. Это значит, что каждый человек — уникум, со своим микрокосмосом, но вместе с тем в этом микрокосмосе есть нечто, что присутствует и в других людях. Вот ключ к пониманию сталинщины. Ведь

если деформации 20 — 50-х годов объяснить только лишь Сталиным, то мы вольно или невольно переоцениваем влияние личности на ход истории — сооружаем очередной культ, создаем очередной миф. А тот, кто считает, что Сталин тут ни при чем, — и без него, мол, были бы подобные деформации — игнорирует влияние личности на ход общественного развития. Иначе говоря, если за поступками отдельного человека не видеть интересов, социальных ожиданий и настроений определенных групп людей, то мы ничегошеньки не поймем ни в истории, ни в действительности, ни в той же сталинщине.

— Чьи же интересы представлял Сталин? Молотов а, Жданова, Кагановича, Ежова, Берии, Ягоды?..

— Дело не столько в сталинском окружении.

Сталинская идеология пришлась по вкусу и тем группам трудящихся, которые абсолютизировали централизм, ратовали за казарменный социализм, кто уравниловку принимал за социальную справедливость...

Увы, подавляющее большинство советских людей не то что не замечало никаких перекосов, деформаций, оно их даже в мыслях допустить не могло. Ведь все звенья партии в народном сознании представлялись вершиной социальной справедливости, опорой тех, кого угнетал и травил царизм. Есть такое понятие — социальный гипноз. Ему-то, в порыве революционного оптимизма, и поддался народ.

— Из ваших заключений следует вот что. Если бы даже партию возглавили Киров или Бухарин, то все равно мы бы столкнулись с деформациями, перекосами...

— Тут надо разделять, что зависело от Сталина, а что нет. Нельзя же игнорировать особенности эпохи — революционный оптимизм рабочих, интервенцию, экономическую блокаду, нищету, голод, тиф, террор, саботаж, заговоры. Централизация власти в то время — необходимость. Не думаю, что тогда кто-нибудь смог бы реализовать в полной мере потенции социализма, миновать деформации. Но от сталинских они отличались бы тем, в какой мере проявились бы те или иные черты характера, личные свойства того же Кирова, Бухарина, Пятакова, Троцкого... Вот почему Ленин в своем добавлении к «Письму к съезду», говоря о недостатках характера Сталина, подчеркнул: «это не мелочь, или такая мелочь, которая может получить решающее значение». Так оно и вышло.

— Масхуд Садыкович, почему же настоящие большевики не заявили о себе? Вся страна опутана колючей проволокой — и все воспринимали это как должное? А разве природе русского человека, не знавшего рабовладельческого строя, так уж чужд демократический дух? Разве не на нашей земле рождалось киевское, владимирское, суздальское, ростовское, переяславльское вече?

— Мне весьма симпатичен ваш тезис о демократическом духе. Но этот дух — не джинн в бутылке: захотел — выпустил, он не появляется по мановению волшебной палочки. Демократия завоевывается, за нее идут на эшафот. Кстати, демократия имеет свои социальные типы: есть демократия рабовладельческого, феодального, буржуазного общества... С другой стороны, она формирует исторический тип личности с его национальными особенностями. А с чем сталкивалась Россия, что ей довелось пережить? Что, скажите, хранит социальная память украинцев, русских, белорусов и других народов?

...Иван Грозный, неоднократно поминавший библейские заповеди: «Несть власти, еще не от бога. Всяка душа властей предержащим да повинуется...», с варварской жестокостью уничтожает Новгородскую республику, устраивает массовые казни, пытки. Петр I, подавлявший всякое инакомыслие, Павел I тоже — неотъемная часть социальной памяти. Трехсотлетняя эпоха династии Романовых — дворцовые перевороты, казни, ссылки, аракчеевщина, военные поселения, барщина, крепостное право, казнокрадство, тайная канцелярия, цензура... Откуда же быть демократическому духу? Комплекс режима личной власти — это особый вид социальной памяти.

Обратите внимание и на такую вот историческую особенность. В России вначале появились всевозможные политические партии, а только после них — профсоюзы, которые, скажем, в Англии или Франции уже имели свою столетнюю историю, богатейший опыт политической борьбы. Это же целая школа — мощный социальный институт!

Мы не имели, не прошли и так и не сумели создать школу развитых профсоюзов. Отсюда и низкая, а порой просто вульгарно-примитивная политическая культура масс.

Знала ли Россия парламентскую демократию? Нет, не знала. После революции 1905 года появилась Государственная дума — всего лишь совещательный орган, — и то ее царь в конце концов разогнал — посчитал Думу чересчур... левой. А кто тогда ведал, что есть местное самоуправление? Зато имелся генерал-губернатор. Видите, не гражданское, а какое-то полувоенное управление.

Короче говоря, не переболели мы буржуазной демократией, так и не узнали ее атмосферы, социально-политической раскрепощенности, что, естественно, и сказалось в психологии поколений.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.