Дети и женщины, сидящие на лавочках перед эстрадой, слились в одно пестрое пятно, я вижу единственного человека среди них, мою бабусю. Она вытянулась, ее лицо сосредоточено, и она, шепотом, конечно, повторяет вместе со мной мой важные стихи.

Я слышу смех, слова одобрения, хлопки, наконец-то различаю зрителей и, весь взмокший, спрыгиваю с эстрады.

А потом, чуть позже, в этом же дворе появляется настоящее, редкостное чудо — черный мотоцикл. Да, вот так просто берет и появляется, я выглядываю в окно, вижу блистающую машину, прислоненную к березе, прошу бабушку отпустить меня во двор, я хочу нарисовать это великолепие, чтобы потом любоваться им, бабушка вручает мне лист бумаги, карандаш, я чинно сажусь за столик, врытый в землю, ставлю карандаш острым концом на лист, а на тупой в задумчивости опираюсь верхними зубами. Мне кажется, так удобней серьезному художнику присмотреться к предмету, который он хочет зарисовать, да и ведь надо обдумать, с чего начать такую серьезную работу.

И тут карандаш срывается с зубов, и, прежде чем ощутить боль, я вижу, как белый лист бумаги становится ярко-красным.

Я кричу не столько от боли, сколько от страха. Прибегает бабушка, ужас искажает ее лицо, она растеряна настолько, что сначала не знает, что ей делать, наконец приходит в себя и тащит меня в поликлинику. Всю дорогу я кричу, плююсь кровью, прохожие смотрят на нас, подают какие-то советы бабушке, а до поликлиники неблизко, три с половиной квартала, и чем ближе к цели, тем страшнее мне.

Страх приглушает мой голос, наконец, я немею вовсе, а тетенька в ослепительно белом халате просит открыть рот и прикасается к моему нёбу чем-то холодным. Кровь мгновенно останавливается.

Весь день я ничего не ем, потом не ем ничего горячего и с удивлением смотрю из окна на коварный мотоцикл, который не дал мне себя срисовать. Мы вопросительно смотрим друг на друга,, мне решительно непонятна такая мстительная жестокость мотоцикла, краешком языка я прикасаюсь к нёбу и ощущаю ямку от карандаша.

Я трогаю языком нёбо, ощущаю ямку моего детства и отворачиваюсь от дома, куда я каждый день бежал из школы.

Из школы! Она ведь совсем рядом, знаменитая девятая начальная, правда, ее больше нет, в приземистом здании красного кирпича теперь спортивная школа.

Уже стемнело, окна черны, дом, где из ребенка я превратился когда-то в отрока, казался брошенным, осиротелым, и будто подтверждая это, где-то за углом хлопала и звенела на ветру дверца незакрытой форточки.

Я хотел пойти дальше, но вместо этого шагнул, совершенно непроизвольно шагнул к двери и потянул ручку. Неожиданно она поддалась, меня поманил свет далекой лампочки, я вошел.

Пахло хлоркой и неуютом, мои шаги прозвучали гулко и пусто; под одной дверью я увидел полоску света — видно, окна этой комнаты выходили во двор. Я постучался.

На пороге возникла пожилая женщина, одетая по-домашнему, и я подумал, что, верно, это нянечка или сторожиха, неизвестно как теперь называются женщины, которые работают в школе, но еще и живут тут.

— Здравствуйте, — сказал я. — И давно тут спортивная школа?

Она ответила.

— А вы, простите, здесь давно?

Она ответила снова, и выходило, что спортивную школу тут оборудовали еще до ее появления.

Я покивал головой, решил уходить, но вновь меня кто-то подтолкнул, и я задал вопрос вроде бы совсем пустой:

— Здесь раньше учителя работали... Такие знаменитые старушки, Аполлинария Николаевна, Фаина Васильевна, Юлия Николаевна, вы их не знали?

— Нет, не знала, но Юлия Николаевна умерла, а остальные живы.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 26
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.