Прощай, друг!

Один журналист, побойчее, хватает старшего инспектора за плечо:

— Инспектор!.. В чемодане Баррана нашли только одну пару перчаток. Выходит, он был один?

В свете вспышек Мелутис резко вскидывает вверх правую руку, поднимая тем самым и прикованную к ней левую руку Проппа.

На вопрос журналиста нет лучшего ответа, чем эти две руки, скованные парой наручников. Вспышки возобновляются, и группа продолжает продвигаться в толчее.

Через несколько шагов — снова остановка. Окруженный своими людьми, которые прилагают неимоверные усилия, чтобы освободить ему проход, Мелутис говорит одному из коллег:

— Я веду его на нижний этаж. Он замешан еще в одном деле. — Потом обращается к журналистам. — Прошу вас, господа... Вы все узнаете, прочитав свою обычную газету!

Из гама выделяется голос Проппа. Он в восторге от происходящего и говорит громко, но отчетливо слышны только последние его фразы:

— Я не знаю Баррана... Но попросите его связаться со мной. Я никогда не расстаюсь с этим господином, старшим инспектором Мелутисом!

И он, в свою очередь, усмехаясь, поднимает левую руку, а с ней приковванную наручниками правую руку Мелутиса. Раздается пронзительный звонок.

Ватерлоо открывает входную дверь. На пороге стоит женщина лет сорока в шубке, со свернутой газетой под мышкой.

У Ватерлоо, одетой в юбку и свитер, на носу очки, в руках открытая толстая книга по медицине, во рту авторучка. Вынув ручку изо рта, девушка говорит:

— Простите меня, Жильберта, но у меня жутко серьезный экзамен. Сделаете уборку завтра.

— Могли бы и предупредить, — ворчит женщина.

— Я очень сожалею, Жильберта.

Служанка удивлена тем, что ей даже не дают войти. Она бросает в квартиру поверх плеча Ватерлоо, которая преграждает ей дорогу, недоверчивый взгляд, потом говорит:

— Я принесла газету. Там пишут, что вы помогали убийце.

— Я? — побелев, растерянно спрашивает Ватерлоо.

— Да, на медосмотре.

Ватерлоо, испытывая неловкость пополам с облегчением, качает головой и забирает у нее газету.

— Ну ладно, я пошла, — говорит служанка.