Конечно, это было непростое интервью. Передо мной и фотографом состоялся полноценный  моноспектакль Артиста, который продолжался полтора часа нашей беседы. Веселый и одновременно драматический разговор – такой же, какой он ведет со своим зрителем через свои роли, будь то спектакль, фильм или ТВ-программа, заставляя нас смеяться, плакать, замирать от восторга и аплодировать… Такой разный, но бесконечно обаятельный, харизматичный и органичный в любой из своих ролей, Максим Аверин доброжелательно встречает меня в театре для открытого диалога с журналом «Смена». Читайте и наслаждайтесь, дорогой читатель…

Максим Аверин: «Артист – это тема добра, любви и вечных ценностей»

- Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…», - говорил о себе Данте…

- Нет! Это не сумрачный лес. Данте писал про загробную жизнь, а у меня она пока наяву, слава Богу, и,  надеюсь, еще продлится (улыбается).​

- Да, Данте прошел ад, чистилище и, наконец, оказался в раю. А где очутился Максим Аверин?

- На новом витке. Для меня вчера – это уже вчера, оно уже вычеркнуто. Кто-то, может быть, оценит вчерашний успех. А для меня «вчера» - это уже все, не работает. Я не могу этим жить, не могу говорить: «Ой, как здорово! У меня вчера был такой успех! Вчера я закончил новый фильм, сыграл спектакль при аншлаге!» Нет. Для меня сегодня – это единственная перспектива. Спектакль сегодняшний – это моя перспектива. Завтрашняя съемка – это моя перспектива. Я продумываю сценарий завтрашнего дня, продумываю, как мне и куда вырулить –  это да, это перспектива. А вот  что будет через десять лет… Да мы не знаем, что будет послезавтра.  Опа! -  трамвай тебя переехал.

- К слову о Булгакове. Вы играете Понтия Пилата в спектакле «Роман» Театра Российской Армии, который поставил по роману «Мастер и Маргарита» Александр Лазарев.

- Сан Саныч (Александр Лазарев-мл. – прим. ред.) – прекрасный человек! Не знаю, каким тихим вечером он придумал, что я должен вообще играть Понтия Пилата. Это даже представить себе невозможно. Вот я уж себе точно не представлял, что  могу  когда-нибудь сыграть эту роль. Но он заложил в меня такой смысл, что это  все-таки осуществилось.  И репетиций было не так много, и масштаб этой сцены, и смыслы, которые заложены у Булгакова… Разве я об этом думал? Только интуитивно в этом можно существовать. Поэтому я предполагаю, что может быть завтра, но я живу сегодня, это точно.

- Если вернуться к Данте. Кто был вашим Вергилием, проводником  на протяжении жизни? Наставники наверняка менялись, да  и иных уж нет, а те далече…

- Каждый человек, который входит в мою жизнь, он в некоторой степени проводник, наставник. Даже если это горький опыт, даже если я упал,  разбился, и выжил, значит,  это прекрасный учитель. Вот сейчас вошла Вера, костюмер, и я думаю, что она в какой-то мере тоже мой проводник - человек, который тебя сопровождает на сцену, «в последний путь», как я говорю, потому что дальше – неизвестность. Как пойдет спектакль? Какая сегодня будет публика? Какое настроение у зрительного зала? Это же непредсказуемо. В кино  совсем по-другому: крутится,  и всё. Пленке все равно, как ведет себя публика – может, она ест чипсы, а может, целуется на задних рядах. А театр – это такая энергия, которая неповторима. Поэтому это, наверное, единственное искусство, которое не имеет продолжения, потому что волшебство этого вечера никто никогда повторить не сможет.  Поэтому я так влюблен в эту профессию, наверное, даже больше, чем в кино. Кино – это другая профессия. А театр – он невероятен, он прекрасен, потому что он неповторим.

- Вы столько  ролей переиграли в театре!

- Я еще ничего не сыграл. Скажу больше – сейчас Николай, мой директор, издает книжку, а это – сюрприз для меня. Я бы никогда не осмелился написать книгу о своем творчестве, мне кажется, это так нескромно. Любой человек, который входит в твою жизнь – костюмер, гримёр, помощник режиссера, свет, звук – это ведь соучастники действия. Поэтому я никогда не понимаю, когда говорят «обслуживающий персонал». Что значит обслуживающий персонал? Это такие же мои соучастники. Выключи свет – и меня не видно, выключи звук – и не будет музыки. В театре все является атмосферой. Входит зритель в театр, и он уже попадает в эту атмосферу. Для меня все должно быть подспорьем.

Каждый день играть трудно - выматываешься. Иногда самолет-перелет, лететь 5 часов, разница по времени большая с Иркутском. И ты сидишь перед началом и думаешь: «Господи, где взять это все? Эту энергию?» И тут же приходит мысль:  «А ведь в зале сидит человек, ну хотя бы один из тысячи, для которого это – событие. Он готовился, чтобы сюда прийти, и я не могу его подвести. Для меня – это стимулятор,  потому что я не могу убить ожидание. Ведь когда-то и я также приходил за впечатлением, когда был ребенком. Открывая книгу, я не хочу быть убитым. Вы заметили, как появились такие слова как «сделка», «договорились»? Ты существуешь в какой-то сделке. А я  не хочу так, я  хочу наоборот, чтобы в каком-то пространстве, театральном, пускай оно иллюзорно, было что-то, дающее надежду.

- Сейчас вы возглавляете свой курс в Щукинском институте…

- Мне говорили: «Макс, ну, подожди, куда сейчас студенты в твоем сумасшедшем графике?»  И действительно, куда еще 30 человек? И ты   не можешь просто сказать: «А, ладно». Это  большая ответственность. Я с них спрашиваю, как с себя. Ведь,  условно говоря, завтра-послезавтра они будут моими партнерами, коллегами. Немного сейчас все стало упрощенным,  некой средне-образовательной школой. Огромное количество административной ответственности, а не творческой. Это меня мучает,  потому что  надо вести документацию, заполнять бумаги и прочее. Ну, не творчески это, как-то неправильно. Слово нашего мастера курса было не то,  что непререкаемо, это был такой закон, что даже в мыслях не было пропустить занятие. Этого не могло быть, даже в страшном сне невозможно  представить! А сейчас они пишут смски: «Ой, я заболела…» Или что-то еще в том же духе.  А у нас, студентов, страшным адом было проспать. Дисциплина – это все!. Что такое институт? Это азбука, которая в тебя закладывается, и с которой ты должен потом  идти по жизни,  потому что на самом деле срабатывает все только сейчас, спустя 30 лет как мы окончили институт.

- Максим, обратимся к театру. Сейчас третий репертуарный театр в вашей судьбе – Ленком…

- Я скоро буду как Фаина Раневская, которую спросили: «Вы так часто меняли театры. Что вы искали?» - «Искусство». – «Нашли?» - «В Третьяковской галерее». Понимаете, другие времена настали. Я не могу привыкнуть к месту. Артист должен быть всегда в состоянии конкурентоспособности. Ведь  все быстро летит. Например, я уже не смогу сыграть Ромео,  это будет странно. Я не хочу перейти в то состояние, когда от меня на сцене будет «борщом пахнуть» . Не могу, не хочу так. Искал ли я чего-то? Да нет, просто принимал то, что мне давалось. Не то, чтобы: «Ох, мне здесь не нравится, уйду…» Нет! Евгений Владимирович Князев сказал мне: «Пора возвращать долги», и я взял курс. Потом  мне предложили сыграть Понтия Пилата – ну,  это надо быть идиотом,  чтобы отказаться сыграть это. Одновременно мне предложили в Ленкоме ввестись в «Женитьбу» на роль Кочкарёва. Так я с двумя пьесами  и сидел, сроки короткие, а нужно было выучить иерусалимский текст булгаковский, и тут же – комедию Гоголя -   огромное количества текста! Кто-то скажет – зачем? Отдохни, у тебя выходной. А я не могу, у меня другой азарт по жизни:  я  не могу отказаться от того, что мне предлагается. Значит, это Его промысел. Он говорит: «На!» Раз дано, значит, сдюжишь.

- Раз уж зашел разговор о Боге. Какие храмы России и мира поразили вас больше всего?

- Конечно, Валаам. Я там был тридцать лет назад. Это сейчас такая  мекка, а тогда… Соловки.  И, конечно, Иерусалим,  Храм Гроба Господня.  Невероятный мир открывается, потрясающая энергия, мощь.  И ты понимаешь, что должен всю житейскую шелуху разгрести и прийти  к этому…  А вообще  первая церковь, которая была в моей жизни – это Новослободской храм, где меня крестили лет в 12, потому что я сам к этому пришел. Понимаете, я же еще из той страны, советской. Для меня праздник Пасхи – это что-то такое невероятное, волшебное и загадочное. Когда  мама куличи пекла – это  была какая-то сказка!   Никто ничего не объяснял, просто встречали праздник Пасхи. Потом я пошел в храм и сидел там, слушал, смотрел. Это было не то чтобы под запретом - никто ничего не запрещал,  скорее, это было из области «я познаю мир». А потом я пришел к маме и сказал: «Мамочка, давай меня покрестим». Вот так это было. Я помню этот Храм иконы Божией Матери «Нечаянная Радость» в Марьиной Роще, там маму мою крестили, когда она была маленькой. Сейчас, когда много церквей, я как Лев Толстой – мне не нужны проводники. Отчаянно, конечно, так заявлять, но выстроить внутри себя этот разговор, наверное, важнее…

 - Максим, я знаю, вы занимаетесь благотворительностью, но не любите про это рассказывать.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.