Марк Криницкий. «Гуськов»

А жизнь росла с каждым днем, с каждым новым человеком, росла и запутывалась. И вот теперь она, должно быть, выросла из собственных штанов. И никто не пришел спасти его, Гуськова. Просто пришли другие люди и громко заявляют:

— Бога нет, государства нет, семьи нет.

И Гуськов, действительно, видит, что и у него ничего этого нет и не было, то есть нет и не было в это горячей веры, а были одни слова, которые он повторял за другими.

— Но ведь это анархия? — спрашивал он побледневшими губами.

И ему отвечают спокойно и даже с веселой улыбкой:

— Да, дедуся, анархия.

И ясный взор как бы спрашивает:

— А что же может быть другое?

И Гуськов должен признать:

— Да, ничего другого не может быть.

Бог — это пропасть, куда он остерегался заглядывать. Государство, патриотизм… когда он думал о таких вещах, ему представлялись почему-то бабьи кокошники, полотенца, вышитые красными петухами, и всегда казалось, что народность — хорошее и нужное дело, а впрочем, и тут стояла пока nota bene: подумать. А о том, что такое семья, он не думал вовсе. Видел только сейчас, что прожил жизнь нудную, нездоровую и неопрятную, и что это было нехорошо и не заслуживало подражания.

Теперь он видел, что сам был скрытый и очень вредный для жизни анархист. Вредный, потому что лицемерил и иезуитничал всю жизнь. Гадкий и отвратительный, потому что цеплялся за жизнь, жил в долг за счет будущих поколений…

И вот, когда приходят они и называют вещи их именами, он готов кричать: «Караул, полиция!»

И он смотрел сквозь пальцы на то, что к внучке приходили разные личности. Он даже любил потолковать с ними. Тон его голоса сделался уступчивее.

— Так как же, господа, разрушать?

Он покачивал сокрушительно головою, и нельзя было понять, о чем он жалеет. Но они отмалчивались. Им не нравился этот «генеральский» тон.

Как-то Варя резала хлеб и вдруг прижала палец к губам, и тотчас же по подбородку у нее побежала алая струйка крови.

— Я обрезала палец, — сказала она спокойно, и с ней сделалось дурно.

Гуськов растерялся, но вспомнил, что в Вариной комнате, которая всегда была заперта на ключ, был нашатырный спирт и бинты. Ключ, как всегда, лежал на столе перед нею. Он схватил его и побежал.

Лежавшая в обмороке, слабо пошевелилась.