Он и эту вот свою мебель любил… Любил, потому что не стоило труда любить.

Кормил, посылал в школу. А чему там учат, не интересовался. Только не любил в журнальчике единиц и двоек и спрашивал:

— Это, брат, что? Ай-ай-ай…

Вот и вся его любовь.

Нет, теперь он знал, как надо любить. Любить — это значит, чтобы душа была вся, как натянутая струна. Любить — это знать, что отдаешь в наследство свою душу со всеми недодуманными мыслями, со всеми нераспутанными узлами. Помнить, что всякая малодушная душевная трусость достанется твоим детям. Все, от чего ты прячешь голову, как страус, грозно взглянет им в глаза. Любить — это значит не заставить платить твоих детей и их детей по векселям твоей души… Навалить им на плечи и своей, и их работы, но добровольно взять на себя все страдания, все сомнения своих дней, да и вперед еще посмотреть, предугадать… расчистить дорогу на долго вперед, поставить вехи… и тогда умереть…

Он не мог больше лежать и сел на постели, спустив ноги.

Из другой комнаты ему участливо постучали в стену.

— Отчего вы не спите, дедушка?

— Душно, — сказал он, и ему захотелось заплакать.

Но заплакать он не мог, и только начал часто дышать.

— Должно быть, грудь заросла жиром.

И он сидел так, тяжело и часто дыша.

Хотелось крикнуть ей:

— Погоди… дай я… посиди у меня спокойно только годок… дай я…

Под утро он заснул, и ему казалось, что он все еще учится в гимназии и не приготовил по лености урока географии и страшно волнуется, а Варя ему что-то объясняет, но он впопыхах не может понять.

I I I

— Да, конечно, мы проспали, — думал Гуськов. — Жизнь росла, усложнялась, а мы спали. Кто-то где-то жил, работал над жизнью, мыслил за всех, и это создавало иллюзию, что ты живешь. Кто-то давал готовые формулы, призывал в газетах и книгах. И мы отвечали: спасибо, мы подумаем. То один, то другой сгорали где-то вдали, как фейерверк, и это создавало иллюзию, что и мы горим. А все горение ограничивалось затратой пятака на газету или рубля на книгу. Сгорал и лопался один фейерверк и начинался при всеобщем одобрении другой. Фейерверк мыслей и чувств, выстраданных и выношенных.

И, в конце концов, он, Гуськов, говорил:

— Это не то!

Ему всегда казалось, что вот придет, наконец, кто-то настоящий, кто будет тот самый, который нужен, и он-то спасет его, Гуськова, от спутанности и неясности положения.

— Мелко, брат, плаваешь, — говорил он, откладывая прочитанную книгу в сторону, и задумывался над собственной глубиною, которая казалась ему пропастью.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• …
• 12
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.