Марк Криницкий. «Гуськов»

Разве он не старый, изживший самого себя человек?

Пусть ему позволят спокойно лечь в гроб.

Он не знает, ничего не знает. Внучка? Нашли бомбу?

Все они теперь такие… Если так, он отрекается от нее. Им этого нужно? Он просит только оставить его в покое. Они довольны теперь?

Пусть ищут, где хотят. Но не осталось ничего, кроме коробочки и сургучика.

И пока они ходили повсюду и искали, подымая пыль и роняя вещи, он продолжал сидеть, сгорбившись, поглощенный мыслью, что могут все-таки что-нибудь найти, и от этой мысли все его тело делалось расслабленным.

Наконец, успокоились. Спрашивали, когда уходила и какие люди приходили. Он должен подробно и правдиво описать. Да, да, конечно, он опишет. Правда, он не особенно хорошо рассмотрел, но они спрашивают, приходил ли высокий и кудрявый… Да, этот приходил. И как это возможно скрыть? Ведь горничная видела, как они разговаривали за чаем. И этот другой, худенький и живой, тоже бывал… Да, да…

Точно клещами вырывали у него признания. И опять что-то все хотел припомнить и не мог. Знал только, что падает куда-то вниз, навсегда и безвозвратно.

Теперь все. Что же будет ему за это? О, он может быть спокоен, что его не привлекут. Он может спать спокойно, если может.

В шестьдесят пять лет люди не бывают революционерами. Да, да, конечно, не бывают. Он радостно провожает их до дверей.

Все обошлось хорошо. Никто его не тронет. Он будет жить, как прежде. И проживет еще долго. Он стар и одинок и должен заботиться о себе. Не правда ли? И было такое чувство, точно он нашел себя. Прежде фантазировал, а теперь нашел. И все стало так ясно.

Разве он может сделать так, чтобы не было зла и несчастья?

И сколько он уже опустил в землю! Что он может сделать? Что?

Удивительно, как все это с ним случилось! Он просто раздумался, дал волю мыслям, и мысли его пошли по одному направлению.

Это бывает. Да, да, с ним это иногда бывает. Собственные мысли разнесли его, как невзнузданные лошади. И вот остались последствия.

Гуськов прикладывал руку к сердцу, которое билось тяжело и с перерывами, порой, точно заливаясь чем-то горячим.

Вот он. Вот его больное старое сердце.

И радостно было так вдруг найти самого себя, хотя бы уничтоженного и больного. Радостно было знать, что он тут, и никто его не тронет, и радостно знать, что не надо думать и искать себя и своего места, потому что это больное сердце и есть он сам.

Раздевшись, он лежал долго на спине, стараясь овладеть разбитым телом.

Он оправится и проживет еще долго.