Когда же плавкран натянул стропы и изрядно накренился, только тогда оставили эту глупейшую попытку. Покуда сняли стропы с гребных винтов и буксир снова подвел плавкран к центральной части днища, надводный «борт» линкора возвышался над поверхностью едва ли не больше дециметра... Наконец плавкран перегрузил громадину башни на линкор. Установили в нужном районе, и несколько сварщиков попытались приварить основание тубуса, но вода уже начинала гулять по днищу, судно погружалось все глубже и глубже...

Невежды утопили корабль окончательно. Кто именно? Пархоменко несет вину за первый этап трагедии, когда он неумело возглавлял борьбу за живучесть. За гибельный финал должны держать ответ те, кто преступно поспешил разгерметизировать корпус.

Будь линкор на плаву, тубус-шлюз можно было бы последовательно перемещать в любой район, в том числе и в кормовые отсеки, предварительно заваривая отверстия, прорезанные в этих местах. Это бы не вызвало стремительного погружения судна и позволило бы спасти большую часть узников стального корпуса. Они были настоящими героями, выполнявшими свой воинский долг до последней минуты. Свидетельство тому и их песнь о «Варяге», которую они пели, прощаясь с жизнью. Я слышал эту песню тогда, она и сейчас терзает невыносимо мою грешную душу».

«С госпитального причала меня, эксперта судебно-медицинской лаборатории КЧФ, доставили на катере на Северную сторону. Там, в складских помещениях, без конца и края на аккуратно установленных в несколько рядов носилках лежали погибшие... Даже сейчас об этом жутко вспоминать... Ведь привозили не просто мертвых, но и останки весьма обезображенные.

В эти склады приходили уцелевшие моряки с линкора и других кораблей — на опознание трупов. Каждый из них должен был внимательно осмотреть всех, кто покоился в этих страшных рядах. Лица погибших, искаженные долгим пребыванием в морской воде, разъеденные мазутом, опознавались с трудом. Иногда выручали документы, сохранившиеся в карманах, или боевой номер, нашитый на робу. Но и это порой не давало полной гарантии, так как некоторые моряки впопыхах надевали одежду своих товарищей.

Мы приглядывались к татуировкам, браслетам на часах, прижизненным шрамам... Тех, кого узнавали, готовили к захоронению. Неопознанных я фотографировал в фас и профиль. На них заводилась «карточка неопознанного лица».

Погибших хоронили, но на следующий день, точнее ночь, десантная баржа доставляла новую партию поднятых со дна трупов. И все начиналось сначала. Не помню, сколько суток продолжался этот ужас. Все дни слились в один сплошной кошмар. Тяжелый запах разложения, леденящие кровь посмертные гримасы... Но вот что хочу отметить. Хотя на опознание привозили молодых, неискушенных людей, все они находили в себе мужество не прятать глаз, не отворачивать головы. Шли молча и внимательно смотрели.

Я хоть и не «новороссиец», но готов оказать любую помощь в увековечивании памяти погибших линкоровцев. — И. Г. Гелерстер. Севастополь».

Бывший командир 4-й башни главного калибра капитан 3-го ранга в отставке Владимир Николаевич Замуриев продолжает этот печальный рассказ в объемистом письме, присланном из Новороссийска. Он навсегда остался в городе, имя которого носил его корабль.

«Наша команда, одетая в химкомплекты, должна была выгружать погибших и укладывать их в складах на пристани. Там же, в конце длинного помещения, были складированы около тысячи гробов увеличенного размера. Мы работали по 9 — 10 часов. Я доставал из карманов документы, зачитывал фамилии, а матрос, сопровождавший меня, записывал их в журнал. Если документов не оказывалось, разрезал большими ножницами робу и искал подписи на тельняшках...

Затем стелили в гроб простыню, укладывали тело погибшего, накрывали его другой простыней и заколачивали крышку с прибитой новенькой бескозыркой. Помечали гроб регистрационным номером и приступали к следующему.

В тот день мы отправили на Братское кладбище 220 гробов. Их возили 6 автомашин, но порой и они не успевали.

На второй или третий день были организованы похороны 42 человек на городском кладбище Коммунаров. Гробы с телами погибших были вывезены ночью и уложены в братскую могилу. Могила была открыта. Наутро весь оставшийся в живых экипаж был выстроен по подразделениям в колонну по четыре — всего около 1200 человек — и во главе с командиром капитаном 1-го ранга Кухтой, старшим помощником капитаном 2-го ранга Хуршудовым и замполитом капитаном 2-го ранга Шестаком направился на похороны.

Горожане смотрели на нас поначалу с недоверием, — ходили слухи, что, мол, экипаж погиб почти весь и что в колонну набрали подставных лиц... Ох, уж эти слухи! Но вскоре многие стали узнавать в наших рядах своих знакомых, родственников, да и потом линкоровцы всегда выделялись ростом — ниже 175 сантиметров не брали. В общем, поверили и пошли следом.

На кладбище был митинг. Мне запомнилось выступление помощника командира капитана 2-го ранга Зосимы Григорьевича Сербулова. Не скрывая слез, говорил он, как горько хоронить матросов, погибших не на войне, а в мирное время... Он, прошедший всю войну на Северном флоте, не раз смотревший смерти в глаза, плакал по матросам, как по родным детям...

Позже было признано, что похороны организовали неправильно. Нужно было гробы открыть и переносить их на руках. А так снова поползли слухи, что в гробы клали по полчеловека. На самом деле только в два гроба были уложены останки четырех матросов, точнее то, что от них осталось...

Через месяц меня попросили опознать на фото тела двух моряков, выброшенных на берег в районе электростанции.

Мне пришлось выполнять еще одну нелегкую работу. Вместе с замполитом нашего дивизиона М. Б. Ямпольским мы собирали адреса погибших и писали «похоронки». Писали и письма родственникам — в день по 30 — 50 писем. Где-то через неделю нам разрешили сообщать в этих письмах, что все-таки произошло. Писали примерно так: «29 октября в 1 час 25 минут под линкором «Новороссийск», на котором служил Ваш сын, произошел взрыв. Корабль перевернулся и затонул, поэтому мы не можем переслать Вам его личные вещи на память. Такого-то числа его тело было найдено (или не найдено) и похоронено в братской могиле на Северной стороне. Посмертно Ваш сын представлен к правительственной награде — ордену Красной Звезды».

Если были известны какие-либо подробности о службе и гибели сына, сообщали и их. Затем подробно разъяснили, какие льготы имеет семья погибшего: получение жилья в 3-месячный срок, денежное пособие и прочее... Писали в военкоматы с просьбой оказывать помощь семьям «новороссийцев».

Мы старались, чтобы никто из пострадавших «новороссийцев» не остался без внимания. В моей башне служил старший матрос — помощник замочного правого орудия. В момент взрыва он стоял с карабином на посту у гюйса, в носовой части линкора. Ударной волной его выбросило за борт. По счастью, он остался жив, подплыл к якорь-цепи и стал звать на помощь. При этом оружие не выпустил из рук. Вахтенный офицер тут же выслал за ним баркас. Матрос сдал карабин, и его переправили в госпиталь, где поставили суровый диагноз — тяжелое сотрясение мозга. Матросу дали 2-ю группу инвалидности (160 рублей в старом исчислении). Но он не захотел оформляться, боялся, что ему с такими документами откажут в приемной комиссии института. Тогда мы сделали запрос и убедили парня, что его примут и с инвалидностью.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• …
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.