Не стрелять!

— Чего уставился? Не понял, что тебе сказали? По рогам захотел?

Глебов вспыхнул. Он как-то должен был ответить, осадить его. И... сделалось страшно. У мальчишки были кулаки каратиста и тяжелый, безжалостный взгляд. Неважно, что ему шестнадцать, судя по физиономии безусой. Они теперь, эти акселераты... Глебов понял, что сейчас он поднимется и уйдет. И эта девочка, которая...

Вдруг она словно услышала его мысли... Внимательно, не отрываясь, смотрела Глебову в лицо, как будто узнавала в нем кого-то. Потом взяла грубого парня за плечо, тряхнула эдак — довольно бесцеремонно, чего Глебов никак бы не мог от нее ожидать. Но тут же оправдал ее: так и следует, с этим. Быстро сказала грубому: «Сбегай за...» — и произнесла какую-то фамилию... короткую и скользкую — так отчего-то ему показалось.

Мальчишка, больше не взглянув на Глебова, сразу ушел. Тогда она стала говорить. Слов ее он потом вспомнить не мог. Но говорила она именно так и именно тем голосом, которого Глебов ожидал. И от этого получилось еще неожиданней!

С трудом сдерживая себя в рамках взрослости своей постылой, Глебов начал плести ей что-то несусветное, будто он ищет, не сдаст ли кто дачу... И это в конце августа!

Но девочка слушала, словно понимая что-то большее, чем эти слова. Словно понимая, чем вызвана его сбивчивость — просто ее обаянием, вот, и все!

Вдруг она встала. И Глебов невольно поднялся...

— Я вам ничем помочь не могу. Здесь, по-моему, никто не сдает, — она улыбнулась. — Мне, к сожалению, пора идти... — что, мол, рада бы еще с вами поговорить, да вот...

Она пошла навстречу двум мальчишкам: тому грубияну и другому, «со скользкой фамилией»... Последнее, что он увидел, — как эта девочка прикуривает от спички, поданной ей «грубияном». Так странно все было, так смешано в душе у Глебова, так все непонятно, как в этой девочке... А может быть, как в этом поколении?

Немного пока найдется на свете школьниц, которые бы спокойно закуривали под снайперскими взглядами соседок, знающих тебя чуть ли не с пятилетнего возраста. Тут надо на многое решиться: что уж, мол, во я какая разудалая девушка!

Или надо иметь какой-то резон — специально это делать, для чего-то. Алена как раз имела «свой резон», когда, подходя к Демину и Солдату-Юдину (человеку со скользкой фамилией), вынула из нагрудного кармашка сигарету, спокойно бросила несколько остолбеневшему Демину:

— Огонька!

Нужный эффект был достигнут, Юдин разинул рот, захлопал глазами... все это, естественно, в переносном смысле. На самом деле его взгляд из напряженно-подозрительного стал напряженно-уважающий. Но Алене было сейчас не до нюансов. Она набрала дыму, выпустила его Юдину прямо в лицо, спрятала сигаретку от греха в рукав и сказала:

— Вон, видишь, поехал? — А улица Ломоносова была пряма, как стрела, и неизвестный велосипедист находился уже метрах в семидесяти. — Узнаешь, кто. И где живет.

— Четыре рубля! — Юдин быстро глянул на велосипедиста, а потом повернулся к Алене, которая вынуждена была курнуть второй раз и теперь говорила так, что дым неровными клочьями вырывался у нее изо рта:

— Парень! Рви быстрее, пока тебе шею не свернули! Демин, который в этой сцене не принимал никакого

участия, потому что не понимал ее смысла, был здорово удивлен тому, как Солдат сорвался с места и улетел, словно подхваченная ветром пушинка.

Алена тут же бросила сигарету, затоптала ее, плюнула... Она все-таки не любила курить! А главное — не хотела засвечиваться... Посмотрела на Демина:

— Ты ничего не понял, да?.. Ты знаешь, кто этот парень?

— Который на велосипеде?.. Какой же он тебе парень? Ему лет сто! — Демин усмехнулся. — Теперь многие эти... старичье... спортом занимаются, понимаешь... и по фейсу совершенно не отличишь... А я сразу отличаю: если хуже одет, значит, взрослый!