«...Ты спрашиваешь, что мы делаем по вечерам? Скажу за себя. У меня полный порядок: есть девочка, а когда она занята или показывает свое «я», читаю БСЭ и уже дошел до второго тома.
Кстати, там я обнаружил такое умное слово, «анигиляция». Слыхал? На всякий пожарный поясняю: Это — превращение в ничто. Да, старик, это — превращение элементарных частиц, имеющих собственную массу, в другие формы материи, масса которых равна нулю.
Ну, как там, на свежем воздухе? Тут с твоим отсутствием стало дышать полегче. «Мальки» суетятся, но это уже инерция, а не собственный ход — так я думаю: твоя «карьера» научила всех.
Я лично думал, с тебя хватит, а ты за старое? Бурлишь, старик, рвешься на плакат ДОСААФа? Ну, бурли, старик, бурли...»
(Из письма Федора Сажина к Антону Коробову).
«...Сволочь ты, Федька, а я не знал. Я думал, просто душа у тебя сонная... Это, конечно, мой недосмотр. Ну ничего, еще стыкнемся — стенка на стенку: за мной люди, но и за тобой человеки, в этом суть — за тобой тоже... Но я вернусь. Ты еще в своей БСЭ на «Б» не перейдешь, а я вернусь, понял? Вернусь, и начнем всё снова. Не забывай выключать печку в кабине, я беспорядка не люблю, ясно?
«Аннигиляция, между прочим, пишется через два «Н». Вечерняя школа, как и раньше, по тебе плачет, самородок. И кое-что еще по тебе плачет, старик, кое-что еще...»
(Из письма Антона Коробова к Федору Сажину).
Вот такой на этот раз получился фокус: я рассказ и начать еще не успела, а уж герои его, махнув рукой на сюжет, порядок эпизодов, логику и даже автора, начали свой «мужской разговор».
Но автор на страже. Он входит, как судья на ринг, отталкивает их друг от друга и кричит:
— Сначала! Давайте все с самого начала!
И Федор молчит, стиснув зубы, и тяжело дышит, а Коробов говорит:
— Тут не цирк, ясно? Тут происходит... жизнь. Но именно поэтому автору хочется все по порядку. Именно поэтому.
Антон медленно шел по трясучему, ноющему полу красного уголка — полупустой комнаты, где случайно собрались перед маршрутом семь-восемь водителей и кондукторов.
Они ждали его сосредоточенно, напряженно.
Он остановился против них — длинноногий, «баскетбольного» роста парень с мальчишеским лицом, большим подвижным ртом и бесшабашными цыганскими глазами, над которыми — подковкой — темный негустой чуб.
— Новенький, ты псих? — с интересом вдруг спросил его Жора-Мальчик, прозванный так за привычку обращаться с этим словом ко всем, независимо от возраста.
— Гы-гы! — включилась Катюша.
Это гыканье вдруг вывело Антона из себя.
— А вы, часом, сами не психи? — заорал он, дернув «молнию» на куртке. — Вы что, живете или только хлеб в дермо переводите? Что, не нравится мой стиль? Ладно, айда все к черту! Мне, может, тоже не нравится, как вы на машинах время проводите! Ты, Катерина, рак языка скоро получишь: обматерилась вся... Пассажир ей слово, она ему — «гав». Ты, Сажин, в салоне объявление повесил: «Продажа обониментных книжечек». Пассажиры обсмеялись... «Обониментных»... Это надо же!.. А ты, «Жора, подержи мой макинтош». Вчера, гляжу, машину пригнал в парк, бросил и ходу-ходу — небось, к девочке, а печка в кабине включенная осталась... Вы что, больные? Так за получкой-то бежите вроде как здоровые... Что, вру?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.