«Мальки»

Он оглядел их угрюмые лица.

— Н-на! — хрипловато вдруг выкрикнула Катька, опуская руку в карман старого пальто с новым синтетическим воротником «под мерлушку», и бросила в лицо Антону щербатую расческу — причешись, миленький... Вижу, в президиум лезешь, Прихорошись.

— Значит, вон куда зачислили — в карьеристы... — Антон поймал расческу на лету, левой рукой, спокойно, почти лениво — мгновенная реакция, выработанная баскетболом.

— Да откуда ты взялся на нашу голову? — Катька нервно затянула концы зеленого платочка. — Колготной такой... Малек мальком, а заводу, гляжу, на полную лягушку... Ты кто? Ты, может, начальник движения? Вроде нет. Или профсоюз тебя уполномочил? Обратно нет! И комсорг у нас уже, слава те господи, выбранный... Сажин, наклади этому психу по шее! Нас же всех вскорости заставят всю дорогу гавкать «по методу Коробова» — за те же, между прочим, деньги...

— Не могу, — вздохнув, ответил Сажин, — это, понимаешь, почин. — Ну ладно, кончай цирк, — ненастойчиво предложил он ребятам. — Нам до такого шибко грамотного и сознательного товарища тянуться и тянуться...

Он пошел к двери, тяжело, широко ступая большими ногами в войлочных теплых ботинках; высоко подбритый синеватый затылок его был широк, упрям, непримирим. И, надсадно скрипя половицами, парни двинулись вслед за ним, увлекая с собой что-то хрипло толкующую на ходу Катюшу.

А Жора-Мальчик неожиданно добавил:

— Вообще-то морду тебе набить стоило. Чего высовываешься? Бросил бы ты эти свои опыты...

— Как же бросить?! Что ты... Они у меня ораторские способности развивают, — насмешливо пояснил Антон.

— Ну ладно, — зловеще предупредил Жора, — ладно... Поглядим, что будет с человеком, который оторвался от коллектива.

Он повернулся и пошел из комнаты.

Не ушел только Калюжный. Это был неразговорчивый до странности парень, который был известен как человек основательный, крутой и физически страшно выносливый. Во все, что Калюжный делал, он вкладывал сверхмощные порции сил, напора, упрямства. И это всегда вызывало уважительное изумление.

— С тобой завтра поеду, — угрюмо сообщил он Антону. — Орут, кричат, ругаются... Посмотрю сам...

...Антон вышел на горбатую обледеневшую улочку, по которой на высоких поводках пробегали синие машины с черными номерами маршрутов, и, поглядев на часы, дождался, пока мимо пройдет его «Толик». Он и сам не знал, почему называет так свою машину. Он испытывал к ней какое-то чувство дружества ли, сообщества ли... Так, наверное, любил и понимал свою лошадь. его дед, земляной человек, а бабка — кормилицу-корову. «Толик» не был для него простым соединением всяких там контроллеров, выключателей, токоприемника и прочего... Антон был с характером, в нем было что-то, но он не догадывался, что это «что-то» было частью его самого — того, что он отдал машине.

«Толик» шел хорошо, ровно — это он услышал сразу. Проходя через крестовину на троллеях, он подавал чистый, серебряный голос. Это значило, что штанги шли плавно, мягко, точно-Довольный, он помахал рукой Богорову, который работал на «Толике» в эту смену. Тот, не отвечая ему, отвернулся.

«Чокнутый, — подумал Богоров. — Никогда не уйдет, чтоб не попрощаться с машиной».

Но эта привязанность ему даже нравилась в глубине души. Он сам был из старинной мастеровой семьи, где умели ценить привязанность к механизму, машине, вообще орудию труда. По правде говоря, Богорову не нравилось в новеньком сменщике лишь то, что тот явно «выставлялся».

...Тихий город ходит по высокому снегу мягкими валенными ногами — то лезет в крутой угор, то резко сбегает вниз причудливая вязь улиц, переулочков, низеньких длинных домов, щедро увешанных вывесками и плакатами. Антон любил этот маленький русский город и знал, что будет в нем жить долго, может быть, всегда. Жил он на частной квартире в Дурном переулке, снимал комнатенку у суетливой старушки — главбуха на пенсии.

Антон разгрузил рюкзак и обстоятельно, вдумчиво расправился с колбасой, кефиром и хлебом. Поужинав, он поколебался, не сходить ли ему на танцы, но настроение было не то. Он сидел у стола перед пустыми кефирными бутылками тихо, не зажигая света. В сумерках смутно белели наколотые на стену у кровати тетрадные листочки разных размеров. На них были записаны слова и объяснения к ним. Антон взял за правило: каждое новое, неизвестное ему до сих пор слово из прочитанных книг записывать на листок и вешать на виду, чтоб лезло в глаза и втемяшивалось. В армии ему как-то случайно попала в руки маленькая книжка Уразова, и он прочел ее раз шесть с начала до конца. Его поразило, что слова — это целые миры: у них своя история рождения и развития, а иногда и смерти. Обыденные слова, как музыкальные шкатулки, хранили старинный лукавый секрет, а он об этом раньше и не догадывался. Обуреваемый жаждой узнать побольше о диковинной, внезапно открывшейся ему жизни, он тратил деньги на словари, книги о языке, брошюры...

На листочках с выписанным словом он ставил номера, ниже — месяц и год. Новые слова прибавлялись медленно, но прибавлялись, все больше закрывая невысокую стену. Утром, открыв глаза, он сразу упирался в них взглядом...