«Мальки»

— Что же я могу, чудак?

— Так я и знал, — с горечью сказал Гордеев. — Так я и знал. Все вы на одну колодку. Только трепаться умеете: «Прожектор», комсомол, то, се, а до человека вам дела нет...

— Фу ты, черт тебя подери! — закричал Антон. — Ну, пошли, пошли к Колычеву, в горздрав, Совет Министров СССР... Айда!

— Припадочный! — тоже заорал Гордеев и добавил: — А Сажин говорит все время: «Неудобно с мелкими просьбами». Ему-то это, конечно, «мелко».

После долгих хлопот гордеевскую дочку взяли в садик. Приходила гордеевская жена, чертежница, и записала благодарность Антону в «Книге жалоб и предложений». А обнаглевший Гордеев, прочитав запись через ее плечо, заявил:

— Ну, чего расстилаешься? Он же обязан... Он у нас вроде как вожак...

И так хлопнул Антона по спине, что тот поперхнулся.

Сажин гадал и гадал, в чем все-таки зарыта собака, чего хочет Коробов, какие у него тайны, или, как он называл их про себя, «исподние» цели. Он с внутренним негодованием, почти презрением смотрел на ребят, так резко откачнувшихся вначале от Антона, а теперь чуть ли не смотревших ему в рот. На своих незыблемых позициях держались пока только по-прежнему ругавшаяся Катька да двое-трое ребят-женатиков из депо, которые не являлись ни на какие рейды и вообще жили не спеша. Сажин был вовсе не против всяких таких мероприятий и даже вот этого внезапно свалившегося на него «Прожектора». Бывало ведь и раньше, что они устраивали сбор металлолома или облавы на «зайцев-безбилетников». И это были нужные, посильные мероприятия, но никто не делал вида, как Антон, что ему без этого вроде и жизни нет: никто не вносил в эти безусловно необходимые, но, по чести, довольно скучные дела столько суеты и радостного пионерского шума.

Сажин тоже перенял «метод Коробова». Он взял в библиотеке путеводитель по городу, он, подавляя отвращение, выдерживал бесчисленные контрольные рейды «чистоты», облавы на «зайцев», скандалы с водителями, кончавшими работу раньше положенного, бесконечные разговоры о бронзовых втулках к рессорам, о латунных поводках. Все это не было ему ни близко, ни нужно, но протестовать вслух он не решался: слишком многие были заняты теперь всем этим, а «выделяться» он не любил, считая, что жить надо спокойно, ровно, «как все». Обожал он рыбалку с выпивкой, ухой, протяжными песнями под вечер и охотно забывал за всем за этим работу, парк и все, что с ними связано. Ему не надо было многого. Он только не хотел, чтобы жизнь тревожила его.

Как-то на остановке, у Ильинки, он из водительской кабины увидел, как из домика с резными синими наличниками выскочила женщина с разорванным на груди платьем. Ее догонял растрепанный, судя по всему, пьяный, мужик с какой-то железиной в руке. Женщина кричала, руками сжимая разорванное платье...

О том, что видел, Сажин рассказал Богорову. Тот сплюнул сквозь зубы и сказал:

— Что же ты не выскочил? Дал бы этому... герою... В отделение б свез, что ли.

Сажин дернул плечом.

— Что я, участковый?

Богоров помолчал, а потом вдруг проговорил задумчиво:

— Антошка, тот вылез бы... Определенно, График бы нарушил, выговор схватил, а вылез бы.

— Ну и что ты этим хочешь доказать? — раздраженно спросил Сажин. — Антон этот ваш спит и видит в начальники вылезть, понятно? И вообще надоело мне все это, — разозлился Сажин. — Иди и поцелуй этого своего Антона. Выбери место и поцелуй... Привет!

Ко всему прочему «Прожектор» был как будто одобрительно встречен администрацией. Получив результаты первого рейда по цехам Депо, начальник управления парка велел выполнять указания штаба «Прожектора» в десятидневный срок.

— Давай, мальки, действуй, ворочай, — поощрял их начальник управления Коняхин, высокий тучный человек с багровым широким лицом, и, обращаясь к Сажину, одобрил: — Молодец, комсорг! Видал я ваше предложение — бронзовые втулки чугунными заменить. Идет! Сэкономим металл стране, малечки! Вот у нас печать, — сокрушенно говорил он парторгу, громко хлопая по столу толстой ладонью. — Как плесень описывать — они тут, а нашу простую советскую молодежь в ее простых повседневных делах — это она избегает... Сажин, ты семейный?

— Семейный, — говорил Сажин, уже не впервые слышавший этот вопрос и не раз отвечавший на него. — Ребенок трех лет, жена-кладовщица...