Великий Брыкин

Нюра рассмеялась.

— Давайте уж лучше я, Юрий Степаныч,— сказала она и испуганно поглядела на Брыкина. В первый раз, когда она назвала Семенова по имени и отчеству, Брыкин сделал вид, что не понимает, о ком идет речь.

Сразу после ужина Брыкин, ни с кем не прощаясь, ушел к себе в домик с палисадником. Здесь его поселили, когда он привез сюда из Москвы больную жену и стал работать шеф-поваром в санатории. В областной газете появилась заметка про то, какой повар работает в «Зеленом бору». Жена Брыкина умерла в первый год войны. Сына призвали. Палисадник, где Брыкин посадил сирень и боярышник, зарос, неухоженный. Забор растащили на дрова. Но все-таки каждый вечер Брыкин торопился домой, гремел замком на почтовом ящике у калитки. От сына иногда приходит письмо, сложенное треугольником. В такой день Брыкин подобрее. Нюра даже решилась его однажды спросить, когда он пришел с письмом на кухню:

— Сын у вас тоже повар?

— Тоже!— усмехнулся Брыкин.— Кашевар! Ничего, со временем станет поваром. Он у меня в меня.— И Брыкин еще раз повторил:— Он у меня в меня.

Брыкин ушел, а Нюра еще долго убиралась на кухне, потом вздохнула, неохотно сняла халат и косынку, повязалась по самые брови темным платком, подала дежурному руку дощечкой, попрощалась, будто надолго уходит. Но часам к четырем утра она снова придет — начнет готовить завтрак. А сегодня и вовсе отпустить ее нельзя.

— Придется задержаться, а? — не то сказал, не то спросил Семенов. Ему жаль Нюру: вон как за день вымоталась, побледнела, и щеки с нежными ямочками запали от усталости.

Десять часов вечера. Движок электростанции замолк. Кухню освещает только керосиновая лампа. Под котлом, где варится мясо, колышется огонь. Потрескивают поленья. Тихо. Тепло. Спокойно.

А до деревни километра три лесом, да еще через Пьяный овраг переходить и, едва уснув, вставать, растапливать печь, запаривать пойло поросенку, слушать, как ее попрекает мать. Потому, мол, не уходит Нюрка со своей проклятой работы, что надеется на военного жениха. А зачем ей женихи, когда война? Чем вдовой, лучше вековухой! И какой толк работать в столовой, если не то что чего-нибудь в дом — помоев поросенку и то принесть не может! Сидела бы в избе, матери бы помогала. Вдвоем они' бы себя оправдали. Лора бы понять: не молоденькая, двадцать пять уже!

Но всего того, из-за чего ей не хочется идти домой, Нюра Семенову не рассказывает. Где ему, городскому, понять! Она только отвечает на его нерешительный вопрос словцом «а то». Это словцо у нее обозначает многое. Сейчас оно означает: «Останусь, не сомневайтесь».

— Видеть я этого Брыкина не могу!— сказал Семенов.

— Не трожьте вы его, Юрий Степанович,— ответила Нюра.— Характерный он. Завтра вовсе обеда готовить не станет. А мне одной не управиться.

— Разве я его трогаю? Это он нам показывает, как он нас презирает. Еду, которую готовит, тоже презирает. Под шестьдесят человеку. А нечего ему вспомнить, кроме того, что паршивого барина кормил да награжден за паршивый торт часами. А Полковников? Воевал, ранен, «Звездочку» получил. Сколько лет после революции прошло, а он в книжечку себе записывает, как баре лопали, и от этих обжорных слов млеет... Откуда у него это?

Нюра принялась за самое неприятное дело: начала разделывать соленую рыбу. Если ее с вечера не замочишь, завтра никто и в рот не возьмет.

Нюра красивая. Днем, когда на кухне не хватило воды, она, не дожидаясь, покуда подвезут бочку, отправилась к колонке с коромыслом. Семенов увидел, как она возвращалась — шла по дорожке легким шагом. Вошла на кухню, одним движением, не снимая коромысла с плеч, опустила ведра на лавку: вначале то ведро, которое сзади, потом то, которое спереди. Ведра стали на лавку без стука, и капли воды не расплескалось. И так же бесшумно и плавно делала она любую работу. И даже рыбу, которая, кажется, вся состоит из одной чешуи, Нюра чистит, словно это — удовольствие. При этом она тихо поет частушку про милого, который клялся-обещался, но пропал, уведенный подружкой. И другую частушку:

Не пойду в реку топиться,

А наймусь на пароход.

Не хотел на мне жениться,

Не догонишь через год.

Слова частушечные, но поет она их невесело: и милый, и подружка, и пароходы, которые проплывали мимо «Зеленого бора»,— все это так далеко и давно, будто и не было никогда...