Три степени посвящения

Свирепая правда объективных законов природы сопровождает здесь каждый шаг земледельца. Именно каждый шаг, потому что шаги тоже считанные. Считанные, как квадратные метры посевных площадей, как зерна посевного материала...

Для того, чтобы выдержать эту объективность, нужно быть мужественным, читатель.

Мне показывали в одной книжке картинку, на которой была изображена пахота омачом. Омач - это соха. Древний испытанный инструмент, стойкое оружие в борьбе за пядь земли. Слова «пядь земли» употреблены здесь не для художественного образа. Пядь - это пядь, бесконечно малая единица плоскостного измерения. Так вот под картинкой стояла подпись: так пахали на Памире в старое время. Омачом. Не плугом и, разумеется, не трактором. А теперь! Теперь, надо полагать, пашут и плугом и трактором.

Это не совсем точно, читатель. Здесь нельзя пахать трактором. Здесь нельзя пахать трактором потому, что никакой трактор, никакой танк, никакая машина, если у нее нет крыльев и если она не заколдована самим пророком, не вскарабкается к этим заоблачным пядям пахотной земли. Но даже если совершится чудо и трактор очутится на своем поле, он скатится вниз, потому что поле это почти вертикально. Но даже если он не скатится, он замрет, как в западне, потому что в двух четвертях от его радиатора будет скала и в трех четвертях от его диффера будет тоже скала и, протянув левую руку, тракторист упрется в шершавый каменистый выброс, а протянув правую руку, он упрется в первозданный базальт, прохладный и безразличный, как плохой памятник.

Здесь нельзя на тракторе, читатель.

Здесь нельзя и плугом. Потому что металлическое лезвие лемеха зазубрится вмиг, едва коснувшись подпочвенного камня, крепкого, как алмаз.

Здесь можно только омачом - деревянной древней сохой, которая взберется вместе с пахарем на любую высоту и ловко обойдет невидимый булыжник, как осторожный лектор обходит неприятную и опасную тему.

И не надо обманывать ни себя, ни других. Не надо подчеркивать то, чего нет, и создавать бумажную видимость, стараясь отгородиться от правды. И не надо лишать трудолюбивых, героически трудолюбивых людей ИХ ИСТИННЫх черт, без которых они не похожи сами на себя.

Почему-то считается «неудобным» в эпоху сплошной механизации писать о том, что где-то у нас пашут омачом. Но омачом пашут. И не потому, что нет тракторов. А потому, что иначе нельзя. И собирают по тридцать и по сорок центнеров пшеницы, потому что меньше нельзя: слишком велик труд, слишком дорог каждый колос.

В Рушане рассказывают:

- Мы как-то хотели поднять туда трактор. Вышло такое указание. Мы поднимали его четыре недели. А спустили вниз всего за неделю. Ибо вверх - в четыре раза тяжелее, чем вниз...

Нет, это не «неудобно».

У нас произошло перепроизводство гордости различными достижениями. Я не считаю, что гордость - это наиболее достойное взрослого человека занятие. Бывают, мне кажется, занятия и более достойные. Но если уж так необходимо гордиться, нужно выбирать предмет гордости, не боясь ошибки. В Горном Бадахшане много сельскохозяйственных машин. Они прекрасно работают там, где позволяют условия. И в этом нет ничего удивительного. Но в Горном Бадахшане ширено используется омач. И не видеть это могут только те, кто не хочет поднять голову и взглянуть на высочайшие в мире поля, на поразительное, упорное трудолюбие горных хлеборобов, для которых Памир - край родной и которые не променяют этот край ни на что на свете...

Только что вернулся из командировки доктор Кайсов, терапевт. Он прошел пешком двести километров и шел восемь дней. Он шел вдоль сумасшедшего Бартанга, о котором говорят, что «тот Памира не видал, кто на Бартанге не бывал». Нужно идти по обрывам вверх и спускаться по обрывам вниз, потому что никаких склонов здесь нет. Километр - вверх. Километр - вниз. И продвинулся метров на четыреста. И снова километр вверх и два километра вниз, и снова три километра вверх. А там, за этими дикими километрами, - больной, которого надо спасать. Там радио. Оттуда сообщили в Рушан. Но радио быстрее человека. И болезнь быстрее врача...

Ты это видел в каком-то кинофильме, читатель. И читал в какой-то книге. Но что делать! Доктор Кайсов шел упрямо, он шел неумолимо, не щадя ни себя, ни гор. Но он опоздал. Туда еще не ходят самолеты. Но там уже очень давно живут люди. Доктор - молодой, красивый, ученый парень - мыл руки, как после операции, которую ему не пришлось делать, и рассказывал. Не о дороге, нет. Не о трудном переходе: это его не занимало. О достижениях медицины. Он хотел разбавить камни печального рассказа могучей зеленью надежды...

По веселым улицам Рушана носятся машины и бегают ребятишки. Трудные горы охватили Рушан со всех сторон. И перевалы этих гор носят странные названия: «Надевай шипы», «Здесь сползает седло»...

Но надо ехать. И надо идти. И надо прокладывать трассы и выращивать насущный хлеб.

Секретарь Рушанского райкома Маликов прежде всего показал древнюю крепость, в которой жил некогда ишан - владетель края.

- Достопримечательность, - сказал он. - Ишан занимался со своими гуриями, а в ворота ему тащили разную снедь.

Маликов отозвался об ишане неодобрительно. Более того, он сказал, что ишан был порядочная скотина, и подтвердил свое мнение рядом биографических доказательств не очень пристойного содержания. Говорят, на содержание эмира шло девяносто пять процентов всего бухарского бюджета. Ишаны имели перед глазами веский пример, как поступать с бюджетами местными.