Три степени посвящения

Только, по-видимому, там ничего такого нет. Там снова горы, и камни, и стены, и подняться над ними нет никакой возможности: и самолет мал, и хребет высок, и вообще можно заблудиться. А если уж так необходимо заблудиться в горах, лучше это делать не на самолете.

Механик вынимает подбородок из кислородной маски и предостерегает меня:

- Только не пишите, что машина летит впритирку к скалам! Здесь от крыла до скалы не менее тридцати метров!

Раздолье! Полная независимость. Это особенно ощущается, когда на очередном повороте за неведомую скалу навстречу выплывает легкое облачко, прикрывающее стену, на которую несется самолет, и становится неясно, осталось ли что-нибудь от названных тридцати метров или они уже растаяли в нежном тумане. Но облачко пролетает, и метры все-таки остаются. Прекрасные метры, самые лучшие метры из всех, какие я когда-нибудь видел.

Знаменитая автомобильная дорога Душанбе - Хорог проходит чуть выше полета и представляет собою вздорную, едва заметную царапину вдоль горы. Потом эта царапина уходит в снежный сугроб, курящийся легкой метелью.

Горы, которые начались весьма прилично и даже отлого, встали сначала на дыбы, потом остановились отвесно и, наконец, пошли загибаться на нас пенистыми каменными гребешками, как девятые валы с одноименной картины адмирала Айвазовского.

Горы запахивались, как полы халата, одна за другую. Потом им это надоело, они сдвинулись, и самолетик повис между ними. И все это напоминало вмонтированный в щиток прибор «горизонт», на котором игрушечные крылья едва колыхались меж двух черных линеек, как между Сциллой и Харибдой.

А потом начались фрагменты марсианского пейзажа. С этим пейзажем еще придется встретиться, а пока в виде предварительных этюдов начались каналы. Не сумеречные и дискуссионные каналы Марса, а идеально ровные, горизонтальные арыки, несущие нормальную воду на поля. Эти поля вырисовывались рядом, в тех же священных тридцати метрах, наподобие крошечных матрасиков, повешенных на забор, или ковриков, прибитых к стене. Расстояние не уменьшало их, потому что никакого расстояния до них не было. И механик, чтобы я ни в чем не сомневался, снова вытащил подбородок из маски:

- Колхозные поля!

- Как они сюда добираются! - крикнул я. Механик пожал плечами:

- Пешком!

Впереди наматывалось на винт новое облачко...

А потом новая скала и новая вершина, забинтованная стерильным снегом, и наконец наступил решающий цирковой номер - без страховки, без зрителей, без замирающей музыки, без ослепительных софитов. Великий номер, когда нужно влететь в кривой коридор, развернуться в нем, не задевая крылом соседнюю дружественную державу, и из-за угла, не видя, что за ним находится, сесть на крошечную площадочку, прижатую рекою все к той же скале...

Когда-нибудь, может быть, очень скоро, люди полетят на Марс, Венеру и в другие ненаселенные пункты. Они преодолеют кошмарные расстояния, вернутся на Землю, и героев встретят с триумфом и розами. Но в это самое время по беспощадным Бадахшанским ущельям все равно будут летать маленькие самолеты, едва протискиваясь в палеозойской тесноте, и спокойные парни будут сидеть перед нечаянным облачком, за которым помещается черт знает что, а может быть, даже и черт не знает. Каждый их полет - это открытие трассы, самой трудной в мире, каждый их полет - это подвиг, за который почему-то не полагается ни роз, ни триумфов, а полагается только ворчливая птичка начальника отряда, для которого весь этот каменный хаос, профессиональный риск и рядовое служебное мужество есть просто-напросто километраж налета для послужных списков своих подчиненных орлов.

И пока мы с вами делаем свои дела, в общем далекие от неба, летят эти парни, имен которых никто не знает ни до полета, ни после полета. Летят парни, за которыми следит не весь цивилизованный мир, а только свои радисты на этой крошечной трассе длиною в бесконечность. Летят парни, чьи имена стали бы известны только в результате их маленькой ошибки, величина которой в этих местах неизмерима...

И если так, пусть никто не знает их имен, кроме начальника отряда, которому надо знать по долгу службы; и кроме женщин, которые их любят и ждут, вглядываясь в неверное небо.

Мы летели быстро, но горы были велики, и трасса скорее напоминала старую караванную тропу с отмеренными опытом и обстоятельствами переходами. Нас ждали оазисы - проникнутые деревенским запахом посадочные площадки. И всякий раз, когда маленький самолет наклонялся, чтобы сесть, я почему-то вспоминал замечание старого хафиза, великого в мудрости и точного в слове:

- Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.

Но «иначе» не было...

Редактор «Хорпуштака» Расо Басир рассказывал о Бедиле - старинном философе. Абдулка-дыр Бедиль считал, что человек произошел от своих предков через труд и в результате труда.