Следы в крутом переулке

– Жду. Больше нет сил.

– Идем ко мне. Теплее, и не капает сверху.

Мы поднялись на третий этаж, я открыл дверь, пропустил вперед гостя и вдруг увидел в щели почтового ящика белое пятно. Для почты час был слишком ранним. Я открыл ящик, извлек сложенный вчетверо тетрадный листок. Вопросительно взглянул на Малыху, но тот не понял меня. Я спросил:

– Ты оставил?

– Нет, я просто ждал.

В записке, нацарапанной резковатым почерком, было три слова: «Приду час дня», – и никакой подписи. Я спрятал листок в карман.

– Проходи. Снимай куртку. Располагайся, как тебе будет удобнее. И начинай.

– А с чего начинать?

– «У тебя больше нет сил», – напомнил я.

– А, да. Больше нет сил видеть, как она мучается. Я ведь не железный.

Почему-то я вдруг вспомнил, что Елышев, рассказывая нам с Малыхой о своем свидании с Софьей, говорил: «Я ведь не бревно».

– Ну, ходил я с ней, – продолжал Малыха, – думал. без любви, так просто. Видно, ошибался. Душа за нее болит, теперь никогда ее не брошу. Хоть отец ее... Да не про то я. Всегда так у меня – не про то...

Странно было смотреть на этого ладного парня, которому судьбой, казалось, назначено весело крутиться в житейском круговороте, но та же судьба заставила его, придавленного из-за собственного недомыслия, в растерянности сидеть передо мной.

– Я там был, – вдруг сказал он.

Как говорится, словно камень свалился у меня с души. И так чистосердечно было жаль этого парня, который – в этом я не сомневался – никого не убивал и никогда не убьет.

Ему, конечно, тоже легче стало после первого шага. Он заговорил быстро, как будто боялся, что я перебью:

– Значит, так было. Верки весь вечер дома нет. Дома – то есть у меня в бараке. Я расскажу, где она была: искала Любу. По всем ее подругам, каких знала. Только не нашла. Боялась за нее, потому что отец ихний пригрозил: если увидит Любу с Володькой или узнает, свернет девчонке голову. Вот Верка и искала ее, чтоб та перебралась к нам. Я так посоветовал. Да, тесно, ну и что? Зато сейчас Любка была бы жива. Я ждал-ждал, не вытерпел, поехал. Думал, дома она. У них дома, то есть в Крутом. Было темно уже, слякотно. Да и моросно тоже. Я как раз подходил к Крутому, но еще не дошел до него. Ну, знаете, там я шел... вдоль стены – посуше там. Вдруг вижу: из переулка выбежала какая-то женщина и сразу повернула. Не ко мне навстречу, а направо, по Микитовской, к Днепру. В сторону Днепра. И побежала прямо по лужам. Нет, не Верка. Если бы она в это время, то на работу бы опоздала. А она – я потом узнал – на работе уже была.

– Какое ж это было время? – спросил я его.

– Скажу, попробую, – задумался он. – Я на Микитовской посмотрел на часы. Они у меня светятся. – Он даже вытянул руку, показывая часы. И хлопнул себя по лбу: – Нет, не смотрел я на часы. Я как раз хотел посмотреть, но эта женщина выскочила из переулка, и я про часы забыл. Да, точно. Только знаете, чего я не могу забыть? Она растворилась. В воздухе растворилась. Была – и мгновенно ее не стало.

Я подумал, что этой женщиной могла быть Софья. Но если б она спешила в больницу, то и бежала б дальше по улице, Малыха и видел бы ее. А то растворилась...