Мне позвонил приятель: «Видела фильм «Мама вышла замуж»?» «Нет. Надо смотреть?» «Там Ефремов читает твою книгу «Безумные идеи».

Смотрю фильм и действительно вижу, как Олег Ефремов, перебирая книги на полке, останавливается на моей.

Эпизод застрял в памяти, заставляя задуматься: почему, собственно, там, на полке, стояла именно эта книга? Механизатор, герой фильма, которого играл Ефремов, не мог вытащить ее случайно. Автор сценария, режиссер, артист – все те, кто программирует действия персонажей, не дадут случаю распоряжаться в их фильме. Они сознательно поставили книгу о наиболее парадоксальных открытиях науки на книжную полку пасынка героя. Почему? Чтобы показать, что читают юноши второй половины XX века? Логичное предположение (книга написана для молодежи), но уязвимое – тут много других возможностей. Поманило название? Вряд ли... Столь искушенных людей не увлечет свирель броского названия, блеск елочного украшения.

А что, если... если и люди современного искусства мучимы поиском «безумной» идеи? Не идут ли параллельно пути познания истины в науке и искусстве? Не общие ли законы царят в этих областях человеческого творчества?

Какие основания для такого предположения?

Вот какие: объект познания науки – окружающий нас мир, Вселенная. Центр притяжения искусства – человек, его внутренний мир, мир чувств, эмоций, поступков.

Ученые стараются придумать такой метод, найти такой инструмент, будь то теория или эксперимент, который способен выявить устройство природы, заставить ее заговорить, раскрыться. Они пытаются задавать природе свои вопросы так, чтобы она не смогла не ответить на них.

Не та ли проблема у искусства?

Писатели, драматурги пытаются создать в своих произведениях ситуации, которые заставят их героев обнажить мотивы поступков, раскрыть душу, показать свое истинное лицо. Писатели тоже ищут скальпель, а не топор. Им нужны тонкие методы, помогающие отличить правду от лжи, докопаться до сути, как глубоко она ни запрятана.

Так было всегда, по крайней мере с тех пор, как человек созрел для познания и анализа.

Совсем не очевидно другое: характер поисков, их активность и принципиальное звучание меняются со временем. Так и случилось с научными поисками во второй половине нашего века: их ход радикально изменился. Если много веков развитие научных исследований шло медленно, спокойно, без особых катаклизмов и потрясений, то наши дни внесли в это торжественное шествие сумятицу и беспокойство – случилось так, как в партитуре Листа, где после указания играть «быстро, как только возможно», возникает требование «играть еще быстрее»!

Уровень экспериментального искусства представляет ученым столь обширный, разнообразный, противоречивый материал из жизни Вселенной, что они не успевают в том же темпе разобраться в нем, расшифровать и объяснить. Открыты факты, опрокидывающие прежние представления о космосе и мире атомов. Зачеркнуты привычные выводы, но не утвердились новые. Парадоксы смеются над исследователями: ученые могут с потрясающей точностью определить расстояние до Венеры, Марса, достать лунный камень, запрограммировать каждый поступок автоматических планетоходов. Но... когда они пытаются, например, разобраться в сотне типов мельчайших частиц материи, обнаруженных современным экспериментом, и выбрать среди них ту, что является основой бытия, то в недоумении разводят руками.

Научившись дробить материю на строительные «кирпичи», физики не могут сказать, завершен ли список микрочастиц или нас ждут новые сенсации. Научившись повелевать электричеством, человек до сих пор по-настоящему не знает, что такое электрон, электрический ток. Умея использовать радиоволны для связи, мы так и не знаем, что они собой представляют; мы научились выражать формулами меру их действия, но представить их образ столь же наглядно, как цветок или звезду, не можем. Обнаружив новые факты, связанные с деятельностью Солнца, ученые вынуждены подвергнуть сомнению прежние гипотезы об источнике его энергии. Не умея объяснить загадки пульсаров, квазаров, черных дыр и других новых космических объектов, многие говорят сегодня об ограниченности недавно всесильной теории относительности Эйнштейна и стараются создать новый аппарат познания.

В физике наших дней сгущается атмосфера грозы, предчувствия качественного скачка в познании.

Боги науки – Эйнштейн, Бор, Планк – мечтали об озарении, надеялись на чудо, так была велика их потребность проникнуть в тайны бытия. Бор назвал такую радикальную идею «безумной» – она виделась ему неожиданной, необычной, лежащей так далеко от тривиальных решений, что на первый взгляд могла показаться бредом сумасшедшего.

И корифеи естествознания явили миру примеры таких идей.

Эйнштейн своей теорией относительности сказал: если мы будем продолжать верить, что течение времени во Вселенной везде одинаково (как учил Ньютон), мы не познаем мир во всем его многообразии. Он мысленно расставил в разных уголках космоса часы и услышал разнобой в их ходе! Так люди узнали, что в разных областях Вселенной время течет по-разному. Так родилось удивительное прозрение: пожалуй, можно оттянуть старость! Достаточно отправиться в космическое путешествие. Правда, нужны ракеты, летящие со скоростью света. Зато при таком способе омоложения можно, вернувшись на Землю, найти своих детей старше себя...

В канун XX века консервативный и педантичный гений Макс Планк отважился на «безумие»: пошел наперекор свято чтимой им классической физике. Он не смог смириться с ее выводом о тепловой смерти Вселенной. Выводом неизбежным, если поверить голосу старой физики: энергия в природе течет равномерно и непрерывно, как воды спокойной реки, унося из мира тепло, обрекая его на смерть. В построенной Планком модели нового мира энергия пульсировала, как кровь в организме человека! Это был бессмертный мир! Планк не поверил себе. Ему поверил Эйнштейн, и не только поверил, но поддержал его еще одним дерзким предложением: не только энергия, но и свет распространяются порциями, квантами! Именно это мятежное допущение и оказалось реалией, но столь неожиданной и непривычной, что, представляя Эйнштейна в Прусскую Академию наук, Планк и другие крупные ученые просили не упрекать его за крамольные мысли.

Не о таких ли радикальных, далеких от банальностей идеях мечтали гиганты искусства, причем гораздо раньше, чем отважились мечтать о них ученые? И не нашел ли одну из таких идей в далекое от нас время Еврипид в «Медее»? Его драматургией создана психологическая модель личности, обладающей на первый взгляд невероятными параметрами: жажда мщения оказалась сильнее материнской любви – Медея убивает своих детей, чтобы наказать их отца за измену...

А открытия Шекспира? Великий драматург умел расставить свои «часы», свои приборы для улавливания движений человеческих сердец далеко от хоженых троп.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.