– Не до чая мне, – ответил Елышев. – Я вам тогда не все выложил. Я ведь не знал, что это так серьезно.
А теперь, значит, узнал? Не сестренка ли Валентина ему объяснила, насколько все серьезно? Не она ли вообще направила его ко мне? Неужели это тот самый старшина, о котором я от нее слышал? Но пока сам он мне этого не откроет, я спрашивать не могу. Не имею я права выдавать ее тайну, может быть, совсем другому старшине. Да если это и он самый, тоже не имею права показать, что знаю о нем от нее.
– На свете давно уже нет ничего несерьезного, – глубокомысленно изрек я. – Так что же ты скрыл от меня вчера?
– Не скрыл. Просто не стал говорить.
– Пусть так. Но что же?
Узкие светлые глаза его сегодня были печальны. Небольшие усики над тонкими губами смешно подрагивали. Он говорил мягким; низким голосом. И все-таки выглядел слащавым.
– Я ведь схлестнулся с ихним отцом. А было так. В понедельник, пятого числа, я пришел к ним. Я ж вам рассказывал, как с Соней у меня получилось. Ну, я как в тумане был.
Я почему-то подумал о том, что этот парень ростом пониже Софьи. А он между тем продолжал:
– Уже стемнело – и вдруг заваливается какой-то мужик. Этот самый Сличко – теперь я знаю. Он стучал в окно. Я и одеться как следует не успел. А он увидел меня и озверел. Я людей в таком состоянии не видел, честное слово. Кричит: «Убью!» Я не сразу-то и смекнул, в чем дело. Вроде понял, что это их отец. Помню, Надя рассказывала, что он отсидел и освободился. А за что сидел, не говорила. Если бы я знал, что скрылся, что расстрел его не достал... Если бы все это знал, сразу побежал бы куда надо. Все бы тогда было по-другому. А там... Все же у меня мысль мелькнула, что я ему чем-то помешал. Откуда мысль такая взялась? Может, потому, что он не в дверь стучал, а в окно? Словом, мы с ним сцепились. Он мне хорошо приложил свой кулачище. Но и я ему успел. Пока он подымался, я шинель в охапку – и деру. И уж потом я еще подумал: он им всем жизни поломает. Надьку-то не слишком мне жалко было. Она не Вера, не Люба. Она – как Сонька. Такая же хваткая. Со мной, правда, ошиблась, накрепко не прихватила. Да и я в ней сперва ошибся – не сразу раскусил, чего ей от меня надо. Вы думаете, я бы убил его? – без всякого перехода спросил старшина.
– Давай лучше поговорим о его последнем дне, – ушел я пока от ответа, хотя ясно было, что совершенно незачем Елышеву убивать Сличко. – Вчера ты не все выложил, давай уж сегодня. Из части ты вышел в полседьмого. И сразу поехал на Яруговку, в больницу к Софье. Так? – решил я проверить свою версию.
– Это она рассказала?
– Ну, какое теперь имеет значение?
– Раз она так, то и' я тоже. Да, я поехал к ней. Потому что она позвонила мне в часть. И по телефону сказала, что боится за себя и за тетю Пашу. А я ведь с того вечера и не видел ее. Неделя прошла. Если бы она не позвонила, сам бы так и не пришел. Но позвонила – поехал. Она меня у ворот ждала. И в разговоре все клонила, что Надежда – твоя, мол, Надежда, говорила она мне, – с Павлом Ивановичем, Петрушиным этим, убьют отца. Потому что отец требует с того что-то такое, чего тот вернуть не может.
– С тети Паши отец тоже требовал? – поспешил я, потому что Елышев, сам того не зная, подтвердил наши догадки.
– А что он с нее мог требовать? Знаете, она была хорошей женщиной. И девчат всех выкормила. Любила она их. Всех одинаково, не замечала, что две как люди, а две – акулы.
– Давай-ка дальше. Мы остановились на том...
– Когда все кончится, – вдруг сказал он, – я приду к вам для другого разговора. Примете?
Прежде чем ответить ему, я подумал: «Значит, он уверен, что все у него будет в порядке, уверен, что чист».
– Конечно, приходи.
И еще я подумал: «Теперь все ясно. Он тот самый старшина, в которого моя Валентина влюбилась».
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.