— Вот мы недавно по телевизору кино смотрели про председателя колхоза. Так-то он, председатель, вроде всем хорош — мужик с умом, хозяйственный. Только хамистый — вот что мне не поглянулось. А в кино дают понять, дескать, это простительно, можно сказать, даже хорошо. А я думаю, что от хамства для дела один вред. Оно в людях радость от труда убивает. Твердость, конечно, тоже нужна. Некоторые думают, что доброта — это от слабости. Только ведь таких единицы! А большинство людей добро понимают.

«Ну что ж, директор Сергей, — подумал я. — Ты говоришь одним языком с трактористом Антоном. Не потеряй его!»

Что такое корень слова, я знал со школьных времен, и это понятие для меня ничем не выделялось среди множества других холодных терминов, которые, заученные однажды, хранятся где-то в глубине памяти, но душу не задевают.

Удивительно: урок русского языка, и не только его, мне преподала Анна Сергеиха, которая нигде никогда не училась, если не считать школой восемь десятков прожитых лет. Она мимоходом сказала всего одну фразу: «Наталя язалася сегодня прийти», — а для меня вдруг открылось: часто повторяемые ныне «обязуюсь», «обязательство» родились вот от этого неотшлифованного, не покрытого лаком, но живого корня. Дети и внуки этого слова на устах у всей страны, а оно, стесняясь своей неуклюжести, живет в глуши тихо и неприметно, но не будь его, не было бы и его знаменитых потомков.

Так и мы, помним об этом или нет, отросли от корней, уходящих в глубину народа, и горе, если лишишься их по недосмотру либо по легкомыслию сам отрубишь:

Дерево со слабыми корневищами падает под первым мало-мальски сильным ударом ветра и сгнивает. Человек без корней может выглядеть вполне благополучным, но случись буря — и ему не миновать падения.

А Анна, конечно, и не думала ни о каком уроке. Она продолжала говорить. Почти девяносто лет было этому голосу, а он звучал по-молодому чисто:

— За Липовским логом до войны вырубки были, а дедко твой задумал там лес посадить. Леня ему помогал, Юра наш тоже. Какие были парни...

После войны Семен Иванович часто туда ходил, дозирал сосенки. Теперь уж порядочные выросли.

Значит, дед оставил после себя лес? А я и не знал об этом...

Я припомнил, что в его последнее лето мы ездили в эти места. На обратном пути дед погонял лошадь, чтобы нас не настиг надвигавшийся дождь, а он все-таки догнал нас посреди поля, где, словно шлемы ратников, тут и там стояли свежие стога. Какой это был дождь — мягкий, легкий, ласковый!

Да, дед возил меня к своим деревьям. Для него это был непросто зарождавшийся лес. Это была память о сыне, который дошел до немыслимо далекой отсюда Германии и навсегда остался там, память о других деревенских мужиках и парнях, из которых мало кому довелось увидеть эти сосны подросшими.

Наверное, он надеялся, что я буду заботиться о его зеленых детях. Только слишком я был мал тогда, чтобы мне все это объяснить.

— Сергей Наумович мой, пока жив был, тоже не забывал этот лесок. А теперь вот я одна осталась, — сказала Анна. — В войну у нас жил мальчик Боря, эвакуированный. Когда уезжал, мы с Сергеем Наумовичем об ем, как об своем, ревели. Теперь он в Минске живет, дом у него свой там, сын выучился на военного. Боря больно зовет к себе, говорит, если уж ты эдак о деревне тоскуешь, так хоть на зиму приезжай, а летом я тебя обратно отвезу. А я думаю, куды же я поеду? Я там с ума сойду. А здесь хоть немудро, да дома. Буди совсем занемогу, тогда пойду в село, в престарелый дом, а уезжать никуда неохота. Здесь я родилась, здесь всю жизнь прожила, здесь и помирать буду.

Перейдя дорогу, я оглянулся. Анна стояла у открытой ограды, опершись на палку. Около нее сидел на завалинке большой пятнистый кот.

— Уж больно игровист, — улыбнулась Анна. — Он тоже тебя провожает.

Я вспомнил слова Бубенцова, которые он сказал, прощаясь со мной на стадионе: «Родни-то у тебя и не осталось...»

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.