Зыбунов слушал похвалы в свой адрес и не верил им. Он понимал, что с этой скользкой, расчетливой публикой его связывает лишь общий денежный интерес. Прервется он — тотчас испарится и подчеркнутое почтение к нему.

Нет, пиршества с зависимыми от него шабашниками не приносили душевного спокойствия. Они давали лишь временное забытье, которое наутро сменялось вялостью, тоской, недовольством.

Самым обидным было то, что он не мог показать нажитое. Более того, чтобы вернее застраховаться, ему приходилось отказывать себе даже в тех простейших удовольствиях, которые доступны любому и не требуют больших денег. Он не мог после работы выпить кружку пива в компании мужиков — и потому, что чувствовал скрытую неприязнь окружающих, и из-за боязни проговориться о чем-нибудь тайном.

Новую «Волгу» он не выгонял из гаража, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания. Заграничная дубленка несколько лет висела в шкафу, там же лежали дорогие шапки, в коробках покоились модные туфли, а он ни разу не вышел в них из дома. В будни и праздники он носил один и тот же залоснившийся черный пиджак и короткие брюки дудочкой, зимой надевал клочковатую шапку и старый полушубок с многочисленными пятнами вина, жира и крови убитой им дичи.

Собственно говоря, у него и не было тяги к дорогой одежде. Такой костюм, который не боязно испачкать, его вполне устраивал, а служебный «уазик» заменял личную машину. И все же временами донимали его злость, досада и даже отчаяние: выходит, он не хозяин своим вещам, если не может распорядиться ими по своему желанию?

В сущности, так оно и было. То, что он сумел присвоить, не принадлежало ему по совести и потому так и осталось чужим. Решившись на обман ради наживы, он и над вещами не обрел власти, и с людьми потерял родство.

По лесной дороге мимо меня промчалась машина. Я успел заметить, что за рулем сидит начальник лесопункта. Мне показалось, что он чем-то перепуган.

Я вышел на берег речушки и все понял. На той стороне горел лес. Те, кто праздновал там охотничью победу, просмотрели, как пламя костра перекинулось на сухой мох, с треском побежало по кустам вереска, желтой рысью вспрыгнуло на деревья...

Огонь может быть добрым, несущим свет, тепло, надежду, радость, дающим жизнь. Он может стать жестоким, ослепленным яростью, оставляющим после себя лишь безмолвие и пустоту. Но вины огня в том нет: ему не дано определять свой характер. Он таков, какова душа человека, порождающего его.

Этот участок леса напоминал остров: с двух сторон его окружала пашня, с третьей — река, а от бесконечного, уходящего за горизонт бора он был отсечен глубоким оврагом, по дну которого бежал впадавший в реку ручей. После того, как ниже их слияния бобры построили плотину, вода в ложбине поднялась, и тут огонь неизбежно должен был захлебнуться.

Но у него был другой путь. Несколько толстых суковатых сухар, поваленных бурями, соединяли берега оврага. Вот по этому мосту и могло переправиться пламя. И только здесь была надежда остановить его.

Чтобы отрезать дорогу огню, нужно было перерубить упавшие деревья, уронить их на дно оврага. Но какие же они были огромные! А у меня в руках лишь походный топорик, который я захватил, чтобы вырубить Анне Сергеихе посох полегче...

За его спиной ровно дышал лесной океан. Где-то там, позади, росли посаженные дедом сосны, с которыми он не успел повидаться. А с того берега рвался уничтожить все это бездушный вал огня.

Никто не давал ему команды «Стоять насмерть!».

Никто и не узнал бы, что он был здесь.

Но он понимал, что никогда не простит себе, если уйдет отсюда. 

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.