Дирижер, кудлатый парень, уже вознес руки над головой, чтобы дать сигнал своей музыкальной команде, но его опередил председатель сельсовета:

— Погоди, сынок, погоди немного... — Иван Алексеевич подошел к микрофону, и теперь его голос загремел над толпой: — Еще не пришел черед «Интернационалу»... Есть и у меня слово на могиле друга моего незабвенного Вани Сапожкова.

И увидел скульптор Зайченко, что налились глаза председателя сельсовета гневом, яростью, слезами, мукой невыносимой и еще бог знает чем. Страшно было смотреть в эти глаза...

6

— ...Все мы здесь собрались с одним помыслом, — говорил в тишине Иван Алексеевич Шахов, — почтить память нашего героя. Все, да не все... Скажи мне: зачем ты сюда пришел, ты, Бобров Григорий Фомич? — Будто ветром колыхнуло толпу, невнятный рокот покатился над головами, и головы были повернуты в одну сторону — в сторону старика в аккуратной одежде. — Зачем пришел на торжество наше? Или твой это праздник тоже? Или нет на твоих руках крови Ивана Сапожкова?

Толпу снова качнуло, загудела она, зарокотала.

А Бобров попятился, как от удара, шатнулся в сторону, шатнулся и замер, будто в недоумении.

Закричал полный мужчина, стоявший рядом с Бобровым:

— Клевета! Сплетнями пользуешься, Иван Алексеевич! По-партийному ответишь!

— Зря на человека наговаривают!

— Где доказательства? Толпа гудела.

Опять заговорил Иван Алексеевич. Затаили дыхание люди.

— По-партийному тебе отвечать, Николай Григорьевич! — Повернулся председатель к Никитиной. — Ну, Мария, иди, скажи людям... Неужто промолчишь в этот судный день, Мария? — И мольба была в голосе Ивана Алексеевича. — Иди! И знай: чистой останется перед нами твоя мать в нашей памяти. Иди, Мария! Иди...

Мария Николаевна Никитина отделилась от своих сыновей, пошла к трибуне, пошла неверными шагами, как лунатик. Но потом все тверже, тверже. Подхватили ее сильные руки и подвели к микрофону.

Было мертвенно-бледно лицо, будто медными стали морщины, но глаза были полны живой, горячей силы, побежал их взгляд по замершим лицам и остановился на Григории Фомиче Боброве.

— Он повинник! — прокатился и над балкой, и над могилой, и ушел в степь яростный голос Марии Николаевны. — Он повинник и в муках Вани, и в смерти!

Вздохнула толпа и замерла. И тишина была такая, что каждый слышал удары своего сердца.

— Говори, Мария, говори!

— ...Ночью тогда пришел Ваня, тихо так в оконце стукнул. Двое нас дома было: мама и я. Худой он, глаза большие. Вбежал. «Попрощаться», — говорит. Мы плакать, страх — казаки в селе. Рядом, у Вихровых, офицеры стоят. А Ваня ест чего-то быстро, мама ему собрала, спешит. «Ничего, — успокаивает, — скоро вернемся...» — Прервался голос Марии Николаевны, и разнес микрофон ее дыхание. — И тут стрельбы по улице, крики. Потом грохот в дверь. Мама обомлела и шелохнуться не может. А Ваня метнулся к окну, вышиб плечом раму. «Уйдем! — говорит. — У нас кони за огородом!» Канул в темень. Тут дверь они вышибли, и первым в избу вбежал он... он, Гришка Бобров!

— Врешь ты все, врешь! — закричал Григорий Фомич Бобров. — Не было меня там! Со зла клевещешь!

— Не было? Не было тебя? — Мария Николаевна задохнулась и не могла говорить несколько мгновений. И в эти несколько мгновений скульптор Зайченко увидел вокруг себя самые разные лица — растерянное у Владимира Павловича, сосредоточенное у Кондрата Васильевича, полное ожидания и мстительности у Ивана Алексеевича. — Нет, ты был, Гришка, был... Заглянул в погреб, крикнул казакам, по избе они шастали: «Не уйдет далеко. Коней мы взяли». И побежал ты первый в огород. Опять стрельба. А потом... Потом приволокли они Ванечку... А у него плечо прострелено, на ногах не стоит, бросили в угол. Было вас четверо. Три офицера и ты... Ты! Бутыль самогону принесли. И ты, Гришка Бобров, сел напротив Вани, табурет под себя, еще в сапогах был хромовых, блестели они. И сказал: «Посчитаемся, комиссар!» Взял шомпол и первый ударил Ваню... По раненому плечу. — Грозный рокот прокатился по толпе. — Мама забилась, бросилась к Ване. Ее за руки офицеры оттащили. Стали вы его по очереди бить. И по спине, и по лицу. Левый глаз вытек. Уж не помню — на печку я забилась. Вроде как рассудок померк. Только слышу: горелым пахнет. Глянула, а они Ване в ноздри спички, сапоги стащили, между пальцев бумагу поджигают. А он бьется, кричит страшно, как зверь. Мама без памяти у двери валяется... — Мария Николаевна замолчала, проглотила комок в горле. И слышно было, как в толпе плачут женщины. — Умолк он. Кто-то из них сказал: «Без сознания, голубчик». И тогда ты, Гришка, ты сказал: «Может, звезду на спине?» Только не стали больше мучить, уволокли в сарай, всю ночь самогон пили, песни орали. А утром... Утром...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.