И я давал себе зарок: жить по-новому, если все обойдется.

Ах, если бы мы оставались всегда верны собственным клятвам! Если бы помнили каждый миг, какие ценности настоящие, а какие мнимые! Увы, слаб человек, и едва отхлынет беда, как захлестнет жизнь, затянет в свои воронки, завертит неотложностью мелочей, ложной многозначительностью суеты, пустых пересудов, ничего не значащих мнений, которые имеют способность исчезать через срок, не указанный точно, но достаточный, чтобы осознать их никчемность...

Если все обойдется, давал я зарок, я стану внимательнее к тому, что кажется привычным и простым, ну хотя бы к природе, которая для меня теперь вот это хоть и большое, но все-таки всего лишь окно бывшего госпиталя хирурга Пирогова.

В окне синее небо и обещание весны сменялись хмарью, и прежде когда-то, совсем-совсем недавно, эта хмарь, эти низкие тяжелые облака, волглый снег где-то посередке между зимой и весной, московская серость, когда брезгливо обходишь грязные сугробы, утыканные окурками, вызывали лишь озноб и ломоту в висках, а теперь вот и недоступная эта хмарь была интересна, влекла, дарила надежды.

Вороны в скверике у больницы занимали меня своей житейской опытностью, деловитость их умиляла и казалась замечательной: неужто это низшая тварь? Нет, никак нельзя согласиться!

Даже запотелость окна, тончайший водяной бисер на стекле, даже скрип тормозов за сквериком, на Ленинском проспекте, шелест шин и редкие, запрещенные ныне, звуки автомобильных гудков влекли свежестью и удивительной новизной.

Мир словно стронулся во мне и медленно двинулся вокруг оси.

То, что я не замечал прежде, стало вдруг важным и очень существенным для моего существования.

Даже обычный звук. Обычный вид.

Свою ценность жизнь подчеркивала мелочами. ,

А то, что было важным, волновало, расстраивало, даже злило, теперь казалось смехотворным и глупым.

Совсем незадолго перед тем меня предал товарищ.

Теперь, когда я как будто возвращен на старые рельсы, воспоминания об этом не кажутся мне такими уж безобидными. Предательство непростимо в любые времена. Впрочем, нет ли нового именно в моем случае: предательство без всякой нужды, без потребности, предательство просто так. Бытовое предательство — назвал его я.

Когда все случилось, я страдал от обиды, как от жуткой боли. Еще бы!

Я всегда сочувствовал ему, этому человеку. Намного старше меня, в жизни он вел себя по-мальчишески, и слишком многие знали о том, как не сложилась его жизнь.

Когда-то женился, вскоре развелся, а ребенка своего у бывшей жены выкрал — вот и весь сказ. Решиться на такое — многие ли мужики смогут? Вот я, например? Нет, такое по плечу характеру очень сильному или странному. Он казался мне чудаком, да, впрочем, и был таким — неуравновешенным, экспансивным, способным вдруг зайтись в крике, ну, а еще — каким-то заброшенным, одиноким. Его или боялись, предпочитали не связываться, или просто сторонились, считая «чайником».

Но он не был «чайником». Второй, замкнутой от многих взглядов половине его жизни требовалась компенсация: чье-то тепло, интерес, внимание к его судьбе, полной событий важных, даже драматических. Случилось так, что он увидел верстку моей первой московской книги, глаза загорелись: он ведь старше, а книга выходит у меня. Слово за слово, я обронил: сядь, мол, да пиши, пробуй, пока не поздно, для этого силы нужны, еще какие: Он взялся.

Каждый вечер приходил ко мне, я радовался ему, как брату, и тянулись эти долгие останкинские вечера в разговорах о книгах, писателях, жизни, войне.

Мой друг воевал, об этом и писал, изводил пачки

бумаги, замахнулся сразу не на рассказец, а на большое, серьезное — то ли повесть, то ли роман.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• …
• 24
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.