И в это время ко мне — шестнадцатилетнему редактору — пришли со своими стихами два шестнадцатилетних паренька с Александровской улицы — Михаил Голодный и Александр Ясный. В нашей комсомольской организации я был единственным поэтом, теперь нас стало трое.

Мы устроили литературный вечер. Это был, наверное, первый на Украине комсомольский литературный вечер. Друзья мои еще кое-как держались, но, когда я вышел на трибуну, у меня ноги подкашивались. Я начал тихо мямлить стихи, как вдруг кто-то из зала крикнул: «Давай, Мишка!» Голос мой сразу окреп, и закончил я звуками иерихонской трубы: «И ярко пенящийся кубок свободы мы, юноши, вам, старикам, подадим!»

Несмотря на неверное ударение в слове «пенящийся», меня проводили овациями».

...Михаил Голодный был неугомонен: «Ты послушай. Разве в Москве пишут лучше, чем пишем мы! Едем в Москву!» И Голодный, Ясный и я — не три сестры, а три брата поэзии — поехали в Москву. Мы были бездомны довольно долгое время, пока нам не предоставили для общежития гостиницу сомнительного типа. Это здание и сейчас стоит на улице Чернышевского, и, проезжая мимо, я с грустью смотрю на него, как на памятник своей молодости».

«Гренада, Гренада, Гренада моя!..»

Они сразу стали легендарными — эти строки о Гренаде, о хлопце с «испанской грустью», о восходах, которые поднимались и падали над степью, о пареньке, павшем за Революцию, за то, чтобы «землю в Гренаде крестьянам отдать».

«Гренада», как разряд молнии, родилась в грозовой атмосфере тех лет. Как-то, работая над книгой «Повесть о стихах и их судьбах», я набрасывал заметки. Как рассказать о пути этих легендарных строк, перешагнувших границы и облетевших свет? О трепетном дыхании стиха? О светлой романтике Революции? О мелодии, так органично, по-светловски соединившей в музыкальных фразах тончайший лиризм и высокие идеи века — наш интернационализм, доходящий до самоотречения и самопожертвования? И сколько слышится в широчайшем подтексте: и медь трубачей, поднимающих бойцов в гражданскую, и раздумья юности в буденовках, и накал истинной страсти, душевная щедрость и широта России, всегда восприимчивой к чужой беде и всегда сердцем с теми, кто выходит на баррикады, чтобы остановить фашизм.

Такие стихи не пишутся «по заказу» или случаю. Они рождаются, как долго бродившая под сердцем песня, вместившая долгие раздумья, боль, радость.

И совсем не потому, что хотелось «поверять алгеброй гармонию», — просто хотелось еще раз побыть с человеком, сотворившим такое волшебство.

Я позвонил Светлову, попросил о встрече...

— Я знаю, что такое не разложишь по полочкам, но, наверное, что-нибудь необыкновенное случилось, когда на бумагу легли строки «Гренады...»

— Старик, ты знаешь эту песню:

Аванти, пополо,

А ля рискосса,

Бандьера росса, бандьера росса...

— Ее, наверное, все знают... «Красное знамя»...

— Возможно. Но сейчас это история. Тогда она звучала как «Интернационал». Тогда это было как «Но пасаран!» — «Они не пройдут!» — фашизму. Сейчас все даты и годы как-то сместились. Но зерно общее: «Рот Фронт» Тельмана, песни Буша. Здесь что-нибудь трудно подразделить: тревога, гордость, ожидание, надежда, любовь, наша общая ненависть — все подводило меня к «Гренаде».

А остальное неважно. Могла быть Гренада, а могла быть и Севилья...

— Впрочем, нет. — Он улыбнулся. — Севильи быть не могло. Это уже из другой оперы: «От Севильи до Гренады раздается звон мечей...» Здесь что-то театральное, это бы не подошло. Во всяком случае, так воспринимается... — Потом закончил: — Все мы тогда писали свои «Гренады». Не могли не писать.

«Гренада» вышла в свой легендарный путь...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 19
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.