Полынь

— Мог бы посоветоваться.

— Все бабы на один манер. — выстреливает Штыков, — голосить, цепляться за штаны.

Оксана Павловна негромко уговаривает:

— Но и здесь ты нужен.

Шлыков продолжительно хмыкает, в горле клекот:

— Верно: нужен! Нюх на падаль. Боятся Аркадия Шлыкова. Честно. Хвост поджали! — Шлыков рассмеялся. Я впервые слышал его смех — негромкий. горловой, похожий на клекотанье орла. Он прокашлялся: — Притопаю с фронта. завертим с тобой, Аксюша, семейную жизнь, будем растить казачка! — И снова прокашлялся, и опять заговорил. Голос у Шлыкова сухой, металлический, но много в нем внутренней силы:

— После войны все будет по-другому. Народ подобреет, некого будет сажать. Нужда в тюрьмах отпадет, поломают каталажки, придется подыскивать другую работенку. — Шлыков какое-то время помолчал, будто удивлялся собственным словам, потом сказал:

— Вот что, бросай работу, народ твой неугомонный, а тебе нужен покой. Пауза кажется вечной. Голос Оксаны Павловны, словно легкий шорох трав:

— Это невозможно... Слышишь? Я знаю всех по именам, у кого какие глаза, о чем думает, характер, капризы, маленькие слабости. Дети похожи на цветы, все разные, но как родные мне...

Опять всплеск рыбы, снова продолжительная пауза.

— Если бы ты мог заглянуть в душу Андрея... — Оксана Павловна замолчала. В наставшей тишине я различаю, как молотит мое сердце. Я жду, что скажет Оксана Павловна обо мне. — Я, как могу, поддерживаю в нем веру. Но война... Все может быть... — Казалось. Оксана Павловна не смела произнести трудные, какие-то особые слова.

— Аркадий... — Оксана Павловна говорит тихо, в голосе мягкий, почти нежный призыв. — Он славный, умный...

— Это кто? — настораживается Штыков. Проходит еще одна вечность.

— Прошу тебя... усыновим Андрея.

— Андрюха?! — раздается клекот. — Тот самый, шустрый, который ловок грызть чужие огурцы и косит на сапоги мои?

— Пусть у нашего сына будет старший братец...

Я оступился. Из-под ног вывалился камень, запрыгал по откосу, с громким плеском рухнул в воду. В ту же минуту по глазам ударит слепящий луч. Произошло это так быстро, что я не успел укрыться черноталом. Отблеск фонаря располосовал куст надвое, скользнул по шиповнику.

— Тебе показалось... — Оксана Павловна еще что-то говорила, но слов я утке не разбираю. Узкая тень лодки отодвигается к середине реки, туда, где изредка бьет рыба и густо блещут звезды.

После этой ночи все во мне перемешалось. Что бы я ни делал, о чем бы со мной ни заговаривала Оксана Павловна, я сравнивал ее со своей мамой. Походка, улыбка, слова, далее прическа — все примериваю к ней. Это как снежный ком: мама, мама, мама... Припоминаю, как еще до войны устроили семейный пикник. На берегу озера мама расстелила одеяло, села за вязанье. Отец удил, а я купался. Родители так увлеклись, что совсем забыли про сына. Это задело меня. Я решаю подшутить, прячусь за корягой. Схоронился, подглядываю: что будет дальше? Первой хватилась мама. Она позвала, но, не получив ответа, опять взялась за спицы. Потом снова оглядела озеро. На этот раз не только бровью повела — даже спицы обронила, подбегает к отцу.

— Небось, раков ловит! — Отцу некогда, у него поклев. Другое дело — мама. Расстроилась, мечется вдоль кромки. Потом выхватывает удилище у отца, и они вдвоем бегают по берегу.