Он откидывается на спину, закладывает руки за голову, долго рассматривает звезды и желтую луну, похожую на переспелый подсолнух. Я и впрямь не знаю, какие у него родители, он ничего не рассказывал, но сейчас догадываюсь, что у Жеки с родными тоже не все, наверное, в порядке. Вот он и злится. Мне неловко перед другом, сказать бы что-нибудь такое, отчего он сразу переменится, сделается проще и понятней, но я не знаю таких слов.

— Счастливчик, — снова произносит Ларин, завистливо кося в мою сторону, — везет же людям!

Тут уж я взрываюсь:

— Трепач! Может, моя мама... — Я запнулся, будто подавился острой горечью, не хватило силы произнести вслух немыслимые, страшные слова.

— И чего в тебе такого? — гнет Ларин свое. — Маленький, толстенький, уши топырком. — Он удивленно жмет плечами: — Урод уродом, а у всех нарасхват: воспитательница хотела усыновить, мильтон набивался в отцы, приезжал папаня, скоро родимую мамочку обнимешь. — Жека молча терзает губы, упирается немигающими глазами в костер, вздыхает: — Подошел бы, эх, какой-нибудь дядя, положил руку на плечо, угостил бы яблоком, сказал: — Хватит тебе мотаться по детским домам. Давай, Жек, ко мне... — Ларин с таким отчаянием прикусывает губу, что из нее сочится кровь. — Да я бы... — Он не успевает досказать, глаза широко раскрываются. Жека испуганно пялится за костер. Там, в неясном отсвете, огромный зверь. Волк тот же самый, и холодный блеск в его глазах, как и в прошлый раз, леденит кровь в жилах. Морда у него узкая, вытянутая, грудь широкая, лапы мощные. Я инстинктивно хватаюсь за нож. Хочется кричать, звать на помощь. Рука непроизвольно тянется к костру... Когда я чувствую в ладони горячее, то с силой швыряю головешку в волчью морду. Обугленная ветка описывает искрящуюся дугу. Волк не отпрянул, лишь присел на задние лапы. Верхняя губа у него дрогнула, обнажив клыки... Я теснее прижимаюсь к Женьке, который изо всех сил дует на тлеющий костер. Для того, чтобы было побольше чада, швыряем в огонь кепку, рюкзак... Неожиданно около меня раздалось фырканье. Оборачиваюсь — передо мной волк. Он совсем рядом: нос к носу. Руку протяни и достанешь ощеренную морду. Клыки загнутые, глаза как острые колючки, грудь могучая. С таким не справиться. В панике хватаю Серегино пальто и вместе с врезанными карманами и меховым воротом швыряю в костер. Новое пальто трещит, взметая искры. Волк рычит, но отступает. Мы с Лариным чередуемся. В то время, когда я раздуваю огонь под тряпками, он наготове, лицом к степи.

— Главное, — шепчет Жека, — зырить на волка глаза. Тогда не посмеет.

Я так и делаю: изо всех сил таращусь на зверя. Волк не приближается, но и далеко не отступает. Потом с ним что-то происходит. Он беспокойно крутит мордой, вострит уши. Затем внутри зверя будто ударяет пружина. Волк делает прыжок, пропадает в ночи.

Томительно тянутся минуты. Но вот из степи доносятся равномерные, приглушенные травой постукивания. Они нарастают, жестче ударяют по земле, и из темноты выносится иноходец. Первое, что бросается в глаза, — освещенные неярким костром, перехваченные шпорами сапоги. Они красные. По ним узнаю всадника: Аркадий Шлыков!

— Ну, робинзоны, задали работку. Всю степь обшарил. — Шлыков слезает с коня, громко свистит. Тотчас к нему прыгает огромная овчарка.

— Благодарите псину, без него сгинули бы в степи.

Сапсан! Это же он. Морда, лапы, грудь... Как мы обознались? С откровенным любопытством разглядываем Сапсана, которого приняли за волка. Теплая волна подкатывает к груди. Сделать бы что-нибудь для него, угостить чем или провести ладонью по гладкой шерсти, пожать бы лапу.

Шлыков приближается к костру, но вдруг странно замирает. Будто наступил на колючку с острыми шипами. Лицо искажает боль, полоска усов переломилась. Это продолжается секунду, две. Затем усы спрямляются. Шлыков деланно усмехается:

— Малость перетянул ремень.

Он расслабляет ремень, думая, что мы ничего не понимаем. Не знаю, как Ларин, но мне-то хорошо известно: ремень тут ни при чем...

Справившись с ремнем, Шлыков протягивает к огню руки, с хрустом сжимает и разжимает пальцы и опять стискивает кулаки, будто набирает в пригоршни бледно-синее пламя. Он долго вслушивается в ночную тишину. Неяркий свет костра впечатывает пружинистую фигуру в густую темь. На Шлыкове даже сейчас все с иголочки. Ладно пригнанная гимнастерка туго сидит на покатых плечах. Под кожаным ремнем стянутое сукно без морщин и складок. Галифе с лампасами вправлены в сапоги. Они в пыли, но все равно как новые и к тому же красные. Шлыков дергает усами:

— Небось перепугались до смерти?

— Как бы не так, — с достоинством бурчит Жека, — чего бояться-то?

— Степь и степь, — поддерживаю я друга, — чего в ней страшного?

— Это уж точно! — Шлыков ведет вокруг рукой. — Степь не таится от человека, вся на виду, вон какой простор! Неужто надоела?

— Еще как! — обрадованно подхватывает Женька. — Ни кустика, ни деревца. Смертная тоска!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.