Серго стоял перед выбором: пусть был бы уничтожен только он, успевший сказать свое слово. Но ведь Сталин, Ежов, Берия устроят новую «Варфоломеевскую ночь» и растерзают многие тысячи невинных по признакам близости и солидарности с Орджоникидзе. Они изобразят еще один вражеский заговор против Сталина и еще больше терроризуют народ...

Оставался второй путь: уйти из жизни, не желая нести ответственность за злодейства Сталина, выразить самоубийством протест против политики Сталина и зловещего культа его личности.

В последние дни перед смертью Серго поведал свои мысли верному другу. Друг удерживал его от «крайностей»...

Серго выбрал второй путь. Он застрелился.

По звонку Зинаиды Гавриловны, сообщившей о смерти, в комнату Серго пришел Сталин вместе с членами Политбюро ЦК. В квартире сновал Ежов. Была продиктована версия о причинах смерти вследствие обострившейся болезни. Вызвали врачей.

Когда все ушли, листки с записями Серго исчезли — стол был пуст.

В траурные дни гроб с телом Серго находился в Колонном зале Дома союзов. Зинаида Гавриловна была там же. В ее отсутствие в квартире был проведен тщательный обыск, ищейки Ежова изымали любой листок с пометками рукой Орджоникидзе.

Потом и сама Зинаида Гавриловна, как и другие родственники Орджоникидзе, отправилась в ссылку. Что касается судьбы Степана Васильева, скромнейшего и честнейшего коммуниста, то о ней я узнал много позднее, в 1954 году, когда вернулся в Москву из Магадана. Жена друга Васильева — Ивана Ивановича Короткова, бывшего члена ЦК и Президиума ЦКК, рассказывала Марусе, как плакал Иван Иванович, бессильный протянуть руку Степану, сумевшему переслать Короткову записку — мольбу из лагеря:

«Меня били, издевались надо мной, растоптали мои очки, я почти ослеп и совсем ослабел... Помогите, помогите»...

Я встретился с женой Степана. Она стала психически больным человеком.

Массовые аресты в стране продолжались. Я сообщал райкому и парткому об арестах друзей и товарищей, с кем работал: членов ЦК ВКП(б) Леонова и Разумова, секретарей областных комитетов партии Курганова, Голуба, Холохоленко, секретаря Московского комитета Корытного и других. На Балее арестовали группу работников. Секретарь райкома оттуда прислал в Москву письмо о том, что я работал с арестованными «вредителями», значит, их «покрывал». Директор комбината, сменивший меня на Балее, счел нужным прислать в НКВД и в Московский комитет пространное послание, обвиняющее меня во «вредительском хищничестве» при разработке месторождения.

Секретарь Бауманского райкома Зодионченко (приставивший к своей фамилии «украинское» окончание, за что потом получил выговор) делал тогда, как и многие, карьеру на травле честных коммунистов. Он быстро внес на пленум райкома требование вывести меня из состава членов райкома, как «потерявшего доверие»... Вывели, конечно, хотя многие недоумевали, переглядывались, многие опускали глаза.

Потом второй секретарь райкома Гутин (начинавший работать в комсомоле, когда я был секретарем Цекамола) явился на заседание парткома Академии, чтобы вывести меня из состава парткома. Вывели, конечно, хотя товарищи вслух высказывали свое недоумение. Сомневавшихся вызывали в райком поодиночке и говорили по секрету: «Его надо исключить из партии, а то он будет арестован с партбилетом». При этом многозначительно покачивали головами.

На партийном собрании Академии секретарь райкома, увидев, что мое выступление произвело впечатление на товарищей и за исключение меня из партии поднимается не так уж много рук, попросил переголосовать и сам принялся подсчитывать голоса, подгоняя: «Смелее, смелее голосуйте!» Исключили.

Поздним вечером пешком возвращался домой. Подхожу к дому, издали вижу в освещенном окне фигуру Маруси. Ждет. Она уже пришла с собрания своей институтской парторганизации. Ее исключили «за связь с мужем, разоблаченным и исключенным из партии»... Оперативно!

Маруся боялась не дождаться. Думала: арестуют по дороге.

Бессонная ночь. Пишу заявление в ЦК, в Московский комитет, пишу и о себе, и о Марусе.

Заболела дочка. Отправился утром за лекарством в кремлевскую аптеку, к которой был прикреплен. Лекарство не дали: «Вас открепили»... Дичь какая! Ну, нравы! Горько было сознавать, что всего этого не должно быть, что ты беспомощен.

Райком же торопится утвердить исключение из партии на заседании бюро. Вызван. Прощаюсь с Марией.

В приемной райкома сидят уже десятка три скорбных фигур, с тоской в глазах. Они будут с мольбой говорить о своей честности и невиновности. Их холодно выслушают и все равно исключат. Автоматически. Не вникая в существо дела, не задумываясь над судьбой коммуниста. «Проявляя бдительность». Вот что ужасно! Вот к чему привели культ личности и политика массовых репрессий!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• …
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.