— Попадешь – да еще с тем хвостом – на каторге погибнешь.

— А ты?

— Мне двадцать восемь лет, а не тысяча девятьсот два.

— Нет, Дзержинский. Спасибо тебе. Здесь я сам. Понимаешь? Я не верю людям. Особенно тем, которые дают работу.

Лодка мягко вошла в камыши – русский берег.

– Все. Можешь идти, Дзержинский.

41

...Гремит «Варшавянка» на Маршалковской...

Громадную колонну рабочих и студенческих демонстрантов вел Юзеф, ставший от недосыпания последних недель худеньким, громадноглазым, будто в лице его было то внутреннее освобождение, которое лишь и дает человеку ощущение своей нужности и принадлежности тому общему, в котором твое «я» дышит полной грудью и выражает себя всего, до донышка, без остатка.

Из-за плотной шторы, пропахшей проклятым полицейско-тюремным, карболовопыльным запахом, Глазов видел счастливое лицо Юзефа.

Обойдя канцелярский, потому особо угластый стол, с тремя регистрационными бирками, подполковник остановился за спиной своего помощника, поручика Турчанинова, и, лениво размяв холодными пальцами с красиво подрезанными ногтями длинную папироску, закурил, вернулся к окну, сказал задумчиво:

— Хорошо поют. Все-таки славянское пение несет в себе неизбывность церковного. Послушайте, какой лад у них и гармония какая, Андрей Егорыч...

— Я дивлюсь вам, – подняв оплывшее лицо, ответил Турчанинов. – Я дивиться не устаю, Глеб Витальевич. Все трещит по швам и рушится, а мы занимаемся писаниной вместо того, чтобы действовать.

— Ничего, ничего, Андрей Егорович. – Глазов понимающе кивнул на окна. – Поют, ежели пьяны или радость просится наружу. Попоют – перестанут и писать начнут. Нам с вами будут писать, Андрей Егорович. Друг о друге. Ибо главная черта людей – переваливать вину. Полковник Заварзин – на меня, я – на вас, вы – на подпоручика фон Минаса. Если мы сможем сделать жандармерию формой светской исповедальни – государь вправе уже ныне назначить день празднования тысячелетия монархии.

Турчанинов отошел от окна, потер глаза – слезились от странного напряжения, будто гнал коня по ночному полю, незнакомому, ноябрьскому, бесснежному еще.

— Оптимизм ваш доказателен, Глеб Витальевич, логичен, изящен, но вы на лица-то их подольше посмотрите.

— Разумный довод, – согласился Глазов. – Более того, их лица наиболее устрашающе действуют на меня в тюремных камерах, когда беседуешь один на один. И тем не менее идея, объединяющая Россию, идея помазанника, дарованного народу от господа, дорога миллионам, а социалистические утопии – лишь тысячам.

— Вы сказали «идея»? Идея – это когда на новое накладывается еще одно новое. Если же идея подобна надгробию, бессловесна и призвана быть силой сдерживания вместо того, чтобы стать силой подталкивания, тогда идея эта и не идея совсем, Глеб Витальевич...

— А что же это, по-вашему?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 13
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.