Особо опасный преступник

— Склонять вас глупо, но хочу вас спросить: зачем же вы невинного, Ноттена уконтралупили, а? Ну, Туровская, ну, Шевяков – все понимаю, а Ноттена зачем?

Дзержинский усмехнулся:

— Зря вы это плодите...

— Что мы плодим? – поинтересовался Глазов.

— Вы плодите провокацию, а это в конечном счете процесс неуправляемый. Те листовки, которые вы позволяли печатать Туровской в ее типографии, сохранились в домах тысяч рабочих Ликвидировали вы десять наших товарищей, а сотни остались. Они-то не знают, что листовки под вашим контролем печатались: текст был наш. Как бы вы нас ни казнили, процесс необратим, слово нашей правды уже пошло по стране, а слово не остановишь, это вам не террорист с бомбой...

— Тоже верно... Но я вашу убежденность буду изнутри разрушать, Феликс Эдмундович. Вы постепенно перестанете верить окружающим, потому что время от времени будет открываться вам: тот – с нами, другой – с нами, и третий – тоже. Вы совершенно правы, процесс необратим, но ведь и мы тоже о будущем думаем.

— С помощью провокации?

— Напрасно иронизируете. Франция – страна отнюдь не монархическая, но и там в борьбе с анархией пользуют агентуру.

— Мы не анархисты. Мы социал-демократы, а во Франции социалисты входят в правительство.

— Оп! – обрадовался Глазов. – А сколько времени я вас к этой мысли вел, Феликс Эдмундович! Я ведь вам говорил, что о будущем думаю. И хочу, чтобы в этом скором будущем люди к государственным институтам отнеслись разумно...

— К ним так историки отнесутся, после того как ваши государственные институты будут разрушены народом. Неужели вы серьезно думаете, что новое общество можно строить руками старых государственных институций? Или помогайте нам рушить старую формацию, или...

— Помогать вам? – перебил Глазов. – Значит, к сотрудничеству меня склоняете? Не я вас, а вы меня?

— Именно.

— Побойтесь бога, Феликс Эдмундович! Сколько вам осталось по земле ходить, бедный вы мой?! Месяцы от силы. Таких, как вы, мы станем уничтожать, ибо горбатых исправляют могилы. Умные-то к нам идут, тот же Красовский, коли хотите правду...

— Красовский сидит на третьем этаже, в камере сто сорок, я опоздал, я не успел увезти его за границу, в Краков, и себе этого не прощу. Но я открыл вашу гнусность – более вы не опасны нам.

— Опасен, Феликс Эдмундович, ох, как опасен.

– Слушайте, – тихо спросил Дзержинский, – неужели вы не понимаете, что все кончено? Неужели вы не понимаете: у вас один путь к спасению – помогать нам, а не здешним тупоголовым кретинам? Неужели в вас убито все живое – даже инстинкт самовыживания? Я даю вам срок для принятия решения. Сутки я вам даю.

Глазов вызвал Турчанинова и сказал ему устало:

– Подумайте, как можно помочь Дзержинскому уйти на волю. Пусть бежит. Пусть... Или вам не понятно, как такое делается? Или он обыграет стражников, или они его подстрелят: «на войне, как на войне»...

Дзержинский миску протянул, Анджей, тоже схваченный людьми Турчанинова, плеснул ему баланды и незаметно подтолкнул половником. Дзержинский понял: парень что-то хочет сказать ему. Миска со звоном упала на кафель.