— Если вы его арестуете, я переведу вас к себе – за вас просили, – после паузы сказал Дурново. – Если он уйдет и на этот раз, вам придется поменять профессию. Есть она у вас, помимо жандармской?
— Есть, ваше сиятельство. Я могу давать уроки тенниса.
— Где давать намерены? На кортах митинги собирают, – революция идет, полковник, революция!
Дзержинский молча попрощался с товарищами, которые провели его к реке, остался один, прислушался: река шумела, как в Сибири, единым, литым, мощным шумом.
Гулко ухнула выпь. Дзержинский поставил баул на землю, сложил руки у рта ковшиком, ответил. Из камышей бесшумно выехала лодка. Человек, стоявший на корме, был мал ростом, но длинным веслом управлял ловко – даже капли воды, казалось, стекали бесшумно, а на границе каждый посторонний звук громок и страшен.
Дзержинский поставил баул на сиденье, мягко ступил на днище, покрытое сеном, тоненькое тело качнуло, и он развел руки, чтобы сохранить равновесие. Замер. Прислушался. Все было тихо, только дышал он прерывисто и, как ему казалось, громко, до невозможного громко.
– Садись, Дзержинский, – шепнул контрабандист. Дзержинский рывком обернулся: имени его не должен был знать никто, кроме членов Главного правления партии.
Контрабандист отбросил капюшон с лица: на Дзержинского глядели круглые, неподвижные глаза «графа» Анджея Штопаньского. Мальчишка почти совсем не подрос, только лицо стало морщинистым – от ветра, видно, здесь ветра продувные.
— Что, сменил профессию? – спросил Дзержинский и подивился своему шепоту – он был свистящим; так в спектаклях, которые разыгрывали у них в Дзержинове, говорили злые волшебники.
— Да. Банду разогнал – дармоеды. Теперь революции служу: вашего брата через границу таскаю, дурю пограничников, сучьи их хари!
— Не смей ругаться.
— Тише ты!
— Прости...
— Прости, прости... Палить начнут, тогда узнаешь, как прощения просить.
— Вернешься на тот берег, пойдешь в Краков. Найдешь улицу Стащицу, дом три. Спросишь товарища Мечислава. Скажешь, что от меня. Передашь, что я просил устроить тебя в рабочую школу на Ляшковской. Они знают. Жить будешь в моей комнате – кровать там есть.
— А жрать что буду?
— Тебя пристроят к работе.
— Нет. Не хочу перед мастером шапку ломать. Здесь я себе хозяин, меня просят – не я.
- – В переделки больше не попадал?
— Бог миловал.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.