– Ну вот, товарищ Бебель, – сказал Дзержинский, раскладывая перед социал-демократическим депутатом рейхстага фотографические карточки, – Это Гартинг с нашим товарищем, который играл роль отступника, с Иваном Прохоровым. Здесь – с другим нашим другом, Мечиславом Лежинским. Здесь они у входа на конспиративку Гартинга, Вагнерштрассе, восемь, около Цвибау. Это – завтракают. Здесь – Гартинг выходит из русского посольства, и ваши гвардейцы ему честь отдают: очень хорошо получились на фотографии, нет? Это Гартинг у входа в вашу полицию. Это его телефон в посольстве и дома. А это список вопросов о революционерах – в том числе и немецких, – которые Гартинг поставил нашим товарищам.
...В тот день заседание прусского рейхстага не обещало ничего интересного, поэтому ложи прессы были почти пусты; множество депутатов гуляло по огромным, мраморным, серым, холодным коридорам, пили в буфете крепкий кофе, обсуждали разные разности с ответственными чиновниками министерства, которые обычно поджидали здесь «своих», чтобы выяснить позицию во время предстоящих обсуждений бюджетных статей, а коли позиции еще определенной нет, попробовать создать ее.
Поэтому, когда Август Бебель взошел на трибуну, все считали, что вопрос он поднимет локальный.
– Господин президент, господа депутаты, дамы и господа, – начал Бебель неторопливо, зная, что на его выступление соберутся. Он давал время депутатам и журналистам услышать свой голос в коридорах и занять места, поэтому с главным, с основным тянул. – Предмет моего выступления! может показаться вам странным только при поверхностном с ним ознакомлении Речь пойдет не столько о вмешательстве в наши внутренние дела агента иностранной державы, как о том, что министерство внутренних дел и прусская полиция скрытно и вероломно нарушают нашу конституцию, входя в сговор с полицейским агентом России в Берлине, неким Аркадием Гартингом, выступающим во время приемов и светских раутов под обличьем дипломата. Я располагаю документами о противозаконной деятельности Аркадия Гартинга, свившего себе полицейское гнездо в центре Берлина под крылышком нашего добренького министерства внутренних дел. Я располагаю данными о том, что Гартинг занимается сбором данных о русских революционерах, нашедших приют в нашей конституционной стране. Более того, я обладаю свидетельскими показаниями о том, что Гартинг пытается собирать "сведения и о нас, немецких социал-демократах. Я намерен потребовать расследования деятельности так называемого дипломата Гартинга, для чего позвольте ознакомить вас с целым рядом документов...
Прусский канцлер Бюлов принял русского посла Остен-Сакена в загородной резиденции: после перенесенной инфлуэнцы врачи предписали ему две недели абсолютного покоя, парное молоко с медом и прогулки в сосновом лесу. Однако речь Бебеля, вызвавшая недовольство кайзера, понудила Бюлова вызвать к себе посла – в нарушение предписаний врачебного консилиума.
– Ваше превосходительство, – сказал Бюлов, приняв Остен-Сакена не в. кабинете, а на открытой веранде, за завтраком. – Опасения Санкт-Петербурга по поводу того, что речь одного из безответственных Депутатов рейхстага может поколебать узы дружбы, существующей между нашими странами, необоснованны, совершенно необоснованны. Мы позволяем говорить с трибуны рейхстага все что угодно. Мы позволяем, – повторил Бюлов. – Но мы можем и воз разить, если в этом возникнет нужда. Что ж, нужда возникла. Мы возразим. Мы щелкнем по носу. Ваш дипломат... – фон Бюлов не помнил, естественно, фамилии Гартинга, а посол не счел целесообразным подсказывать, – ваш дипломат, – продолжал Бюлов, поняв, отчего промолчал посол, – должен продолжать свою работу с таким же рвением, как и раньше...
...Гартинг посмотрел на Остен-Сакена соболезнующе:
— «Как раньше» невозможно, ваше высокопревосходительство. Я теперь персона нон фата, уехать придется. В отличие от вашего ведомства мне потребно полнейшее отсутствие какой бы то ни было популярности.
— Я сделал все, что мог, Аркадий Михайлович.
— Вы думаете, я не благодарен вам за это? Виню я не кого-нибудь, а себя. Ну, что ж, хороший цирюльник учится на головах сирот. Сделаем вывод.
Посол закурил сигару, пододвинул ящик Гартингу, вздохнул:
– Не та пословица. Не сердитесь, я подскажу другую: «Хороший врач только тогда становится профессором, когда он зарезал пациентов на целое кладбище».
На стене, прямо над головой нового министра – огромный, в крепе портрет Плеве, убитого Каляевым. Дурново тяжело смотрел на полковника Глазова. Тот выдержал взгляд с достоинством.
— Послушайте, полковник, – медленно проговорил Дурново, – государь был шокирован тем скандалом, который Дзержинский и Люксембург устроили в Берлине. Престижу имперской дипломатии нанесен удар, и отвечаете за это вы!
— За это отвечаем мы, – медленно ответил Глазов. – Если же вы действительно убеждены, что повинен один лишь я, ваше сиятельство, я готов написать рапорт об отставке незамедлительно.
Дурново мгновение поколебался, как повести себя, а потом в глазах его зажегся интерес. Глазов почувствовал это.
– В провале Гартинга виноваты все мы, – продолжал Глазов, – потому что работаем кустарно, разобщенно, по старинке, не желая понять, что со времен народовольцев революционеры изменились сугубо и главную опасность представляют не крикуны или бомбисты, вроде анархистов или эсеров, но социал-демократы. Мы виноваты в том, что меряем новое время старыми мерками, ваше сиятельство. После гибели моего друга и учителя Владимира Ивановича Шевякова я трагически пережил наше с ним общее прошлое, и я сказал себе: «Коли мы к революционерам станем относиться как к злодеям, лишенным всего человеческого, как к звероподобным, – мы ни когда их не победим. Они такие же люди, как мы.. Но их идея противна нашей, противна величавому лозунгу «православия, самодержавия и народности». По этому искоренять их следует, взяв за отправной пункт рыцарство и отвагу, да, да, именно так, ваше сиятельство. Педалируя на эти их качества – на веру в товарищей, на трепетное желание помочь друг другу, – я заарестую Дзержинского».
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.