Ноктюрн

Она пожимает плечами.

— Значит, вишневый! — утверждаю я и иду к бару. Пашка разговаривает с какой-то клевой кадрой с огромной серьгой в ухе, свисающей почти до плеча; серьга так блестит, поворачиваясь в разные стороны, что я едва не кладу свой трояк мимо стойки. Пашка медленно разжевывает резинку, трясет миксером и тоже смотрит на серьгу, но он косит, поэтому видит, конечно, не серьгу, а что-то там на лице девицы.

— Два вишневых, Паша! — говорю я, с трудом отрываясь от серьги.

Девица лениво поворачивает голову в мою сторону и оглядывает внимательно с головы до пояса; дальше ей, видимо, уже становится смотреть неинтересно, потому что мой джемпер говорит сам за себя. Пашка косит туда, где только что была ее серьга, — значит, продолжает делать вид, что меня не замечает. «Слушай, кретин! — кричу я. — Тебе купить слуховой аппарат, да?» Пашка двигает губами и ловко попадает мокрой слюнявой резинкой со следами своих тупых зубов прямо мне в лоб. И тогда я одним махом перескакиваю через стойку, как в ковбойском фильме, и врезаю ему промеж глаз...

Все это, конечно, пробегает лишь в моем воображении, потому что Пашка плеваться на рабочем месте не будет, а я не смогу одним махом перескочить через стойку, на которой возвышается импортная кофеварка, используемая здесь вместо зеркала: каждый подходящий к бару прежде всего видит в ее сверкающей боковой поверхности свою озабоченную рожу. Может, поэтому для варки кофе она не используется: кофе Пашка варит в подсобке в большой алюминиевой кастрюле, но об этом мало кто знает — секрет фирмы... В следующее мгновение передо мной уже стоят два высоких бокала с вишневым коктейлем с торчащими из них согнутыми пластмассовыми соломинками. В упаковке Пашка дает только тем, кого уважает. Меня он не любит и сунул, наверное, уже не раз использованные. Но я и без того злой, чтобы обращать внимание на эти мелочи...

Я беру бокалы, поворачиваюсь и вижу, что Таня сидит в обществе какого-то здорового нахала в кожаной кепке. По возрасту он явно годится мне в дедушки, а глаза у него печальные и горячие, как у всех, влюбляющихся с первого взгляда. Я и шага не успеваю сделать, как он величественно вспархивает с моего места и приземляется неподалеку у камина, в компании таких же южных людей в усах и кепках.

— Чего он? — буркаю я, ставя бокалы на стол.

— Приглашал посмотреть видеофильм «Съеденные живьем». Ужас какой-то! — говорит Таня без всякого выражения. — И сказал, что я красивая.

Это она добавляет спустя несколько секунд, чтобы я как следует усвоил первую информацию.

— Да? — удивляюсь я, втягивая в себя через соломинку половину бокала. — Видимо, хорошо обучали их светским манерам в девятнадцатом веке. В лицее.

— Он совсем не старый, с чего ты взял? — возражает холодно Таня. — Красивый молодой парень.

— Да? — удивляюсь я снова. — А кепку не снимает, чтобы лысину не показывать?

— Зато он не такой зануда, как ты.

— Чего же тогда он от тебя сбежал? — язвлю я. — Как ветром сдуло...

— Какой ты все-таки грубый! — морщась, говорит она.

— Пей лучше свой мартини! — мычу я, отводя глаза в сторону.

Этот грузин меня совсем доконал, и я боюсь, что сорвусь и ляпну что-нибудь нехорошее.

— Зачем ты меня сюда притащил? — спрашивает Таня через полчаса, держась зубами за соломинку, и оттого ее голос становится зловещим. — Чтобы я выслушивала твои грубости?

— Угу, — мычу я, тоже грызя соломинку, потому что бокал уже давно пустой. — Иди смотри съеденных живьем. Только возьми с собой целлофановый пакет на всякий случай.

И тут же откусываю свой проклятый язык, зная, что сейчас Таня сделает. Она отодвигает от себя бокал, вытирает губы платочком, встает и идет в компанию, которая затаилась у камина. Останавливается. В полумраке одновременно вспыхивают сотни две белых зубов под шикарными усами южан, компания волнуется, двигает стульями и шаркает подошвами, но она что-то им говорит своим журчащим голосом, весело смеется и исчезает. Грузин в кепке вскакивает и бежит за ней. Минут через пять он возвращается, разводит руками и подходит ко мне.