Талантливые люди есть всегда. Только сейчас, по-моему, наша смена не боится ни читателей, ни литературы. А нужно бояться всю жизнь.

Бывает, получается и так: деклараций у человека много, а собственный литературный багаж не очень велик. Да и разбросаны как-то сегодняшние молодые, я не ощущаю их как что-то монолитное.

Наверное, поколение — это что-то очень обязывающее, серьезное.

В общем, такого, чтобы — как Бетховен направился к Моцарту, а тот сказал: «Ты слишком рано пришел, сынок», — такого нет. (Смеется.)

— Что-то получается все очень просто. Никого ни от чего не защищая, предложу тебе

поразмышлять вот над чем.

Для наглядности — такая аналогия. Как раз во время твоей литературной молодости бурные перемены происходили в документальном кино, на телевидении — в экранном то есть искусстве. Один феномен просто всех потряс: люди — и журналисты, и приглашенные к микрофону и камере — заговорили обычным голосом, без бумажек. Это было чудо раскованности, на документальный экран пришла сама жизнь. А потом, как и следовало ожидать, восторги улеглись, естественно говорящий на экране человек стал привычным зрелищем, и возник неизбежный вопрос: что он говорит в каждом случае? Что он сумел сказать? Тут и начались проблемы...

Ваше поколение работало с жаром, с энтузиазмом, и спасибо ему за многие истинные достижения. Но вот ты сам говорил: то, что можно писать о герое, подобном Зурикеле, было для тебя открытием. Свободный, легкий, ироничный стиль казался потрясающей новинкой. Многие гуманистические ценности были словно бы заново взяты на вооружение, о них твои сверстники говорили с трепетностью, способной подкупить и сейчас... А ваши наследники — они ведь не могут открывать открытое...

— В чем-то я с тобой соглашусь. Да и не ругаю я никого. Талантливые ребята, очень. Но мне что-то не нравится; почему я должен молчать?

Прошел ремонт в Союзе писателей, на улице Мачабели. Да, там Союз был всегда, со времен Паоло Яшвили и Тициана Табидзе... Внизу, при входе, раньше висело зеркало. Потом появились какие-то фрески. Я при ремонте попросил их снять и опять повесить зеркало. Чтобы каждый, приходя в Союз, посмотрел на себя... (Смеется.)

Мы двадцать лет назад в зеркало смотрели со страхом.

— Может, в молодости все лучше?

— И так может быть...

***

Как все очень талантливые люди, Нодар Думбадзе был взыскателен и критичен по отношению к тому, что писал.

Он стал широко известен как прозаик своеобразного почерка, стиля, пронизанного юмором и добротой, за которым всегда открывалась твердость и ясность нравственных установок. И это при естественном отрицании всякого морализаторства и самоцельной дидактичности. Он глубоко верил в силу литературы, силу Слова, обращенного к человеку...

Но прозаик — литературное амплуа. Поэт — призвание. Нодар Думбадзе был поэтом во всем: в своем взгляде на жизнь и ее самые мимолетные проявления, в своем преклонении перед мудрыми стариками и своей неизбывной нежности в отношении к детям, в любви к родной земле, чью поддержку он ощущал в самые трудные дни, — а на его жизненном пути было, как принято говорить, всякое и разное...

Вам предстоит познакомиться с частью стихотворного наследия Нодара Думбадзе. Это все та же его рука. Все та же его добродушная смешливость. Его серьезность, когда речь заходит об основополагающих истинах нашей жизни.

Нет, слишком жива память о нем, чтобы легко и просто сказать: наследие...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.