Нодар Думбадзе: «Говорить сильнее и громче»

Арчил сказал: мы поколение тех, кто вырастил друг друга. Мы пришли в литературу без протекции и поддержки, хотя — говорил уже — с нами много занимались старшие. Нам не было никаких поблажек. Спорили мы невероятно много. Так и учились.

Надо объяснить еще кое-что, очень важное. Возможно, мы убрали пыль с некоторых гуманистических ценностей. А сами они...

Вот у нас иногда говорят: Руставели! Бараташвили! Церетели! Галактион Табидзе! И забывают, что без Давида Гурамишвили, наверное, Николоз Бараташвили, каким мы его знаем, просто не мог бы появиться. В истории культуры бывают такие абсолютно необходимые звенья. Вынешь одно — и все становится другим.

Гурамишвили жил вне Грузии. Когда он возвратился, и ему, и его книге пришлось врастать в родную, национальную почву. Это очень сложный вопрос.

Много нового в грузинскую литературу принесли писатели 20 — 30-х годов. И Нико Лордкипанидзе, и Михаил Джавахишвили, и в поэзии — Паоло Яшвили, Тициан Табидзе, наш великий Галактион Табидзе. Называю, конечно, не всех. Высказаться до конца им помешали и обстоятельства довоенной жизни, и война. Но и сказанное огромно, именно в утверждении гуманистических ценностей: в показе движений души человека, его психологии, духовных начал, нравственности. В литературе особенно сложно преодолевалась описательность... Так что считать Арчила Сулакаури, Отара Чиладзе или Нодара Думбадзе родоначальниками гуманизма в грузинской литературе странновато, хотя такое мнение и существует. Были предки, совсем близкие, в частности. У них тоже были предки. Была почва. Не с неба же я свалился (смеется)!

— А сейчас? Сейчас есть новое поколение в вашей литературе?

— Много талантливых ребят. Но назвать их поколением? Не знаю.

Вот факт, очень меня взволновавший. Один специалист по статистике сказал, что некоторый спад в рождаемости возник потому, что нет детей, которые должны были родиться от тех, кто не родился сразу же после войны, — возможные родители погибли... Я путано объясняю, но в чем дело, понятно. Это очень страшно: война догоняет нас через много лет. Хочешь не хочешь, она сказывается на духовном потенциале целого поколения, людей молодых, идущих к зрелости.

К нашему разговору это не имеет отношения? По-моему, имеет.

— Сегодняшние молодые в литературе, что, более спокойны, чем были вы?

— Нет-нет-нет! Молодые настроены куда более решительно, чем мы когда-то. Даже как-то более жестко. Я, пожалуй, не столько даже нашу среду имею в виду...

— И ты над этим задумывался? Да, после войны, после всего пережитого люди были как-то добрее, внимательнее друг к другу, чем сейчас. Теперь всего больше: и еды, и одежды, и жилищ, и всяких прочих благ, — а иногда ловишь себя на мысли, что людям, особенно молодым, присуще какое-то очень уж малосентиментальное отношение к окружающим.

— Ну да, в мои молодые годы сын просто не мог сказать отцу: «Не твое дело!»

— Эта вот жесткость сказывается на литературе — насколько можно судить, предположим, по переводам «молодой» грузинской новеллистики...

— Верно.

— ...проникает в кинематограф — опять-таки молодой. (Мы поневоле упрощаем — для краткости, чтобы только очертить тему, так?) Получил немалую известность фильм Теймураза Баблоани «Воробьиный перелет». Талантливая картина, яростная и горькая — это не из легких зрелище, когда два парня в принципе без всякого повода начинают чуть ли не охотиться друг за другом.

— А ты вдумайся: они лупят друг друга нещадно, а кончается все улыбкой, мелодрамой. Ребята оказываются вполне симпатичные. Такое кино (литературы это касается абсолютно) не того ли самого ищет, только идет к нему другим путем?

Но я не спорю: проблема жестокости существует. Что порождает ее, очень сложный вопрос. Если у одного мальчишки отец гребет деньги, жульничает, а другой не может купить модные джинсы, потому что его родители — обычные люди с обычной зарплатой, чем такая ситуация для этих двух ребят кончится, неизвестно. Нельзя сбрасывать со счетов, что на горячие семнадцатилетние умы действует куча всякой информации, кино, кассеты, теперь поветрие — видеокассеты. Переварить эту информацию человек в таком возрасте просто не может — переварить критически. Оседает в мозгах бог знает что. Но всякие чуждые влияния — одно, а наше собственное влияние — совсем другое, мы о нем должны думать гораздо больше и гораздо ответственнее. И вообще думать об усовершенствовании всей нашей жизни, всех социальных отношений.

Тут литература должна говорить сильнее и громче.

А знаешь, мне иногда кажется, что некоторым молодым дарованиям немножко не хватает ответственности перед своим словом. Служения... Мы как-то в Союзе нашем распределяли квартиры, я сказал: вот этому поэту обязательно надо дать, он же свои стихи пишет в подворотне. Все переполошились, как, что, а я говорю: а где еще можно написать такие стихи, кроме подворотни?