Неустановленное лицо

Тарасыч усаживается на столе поудобней. Дужка очков угрожающе хрустит.

— Хватит морочить голову себе и людям, — решительно рубит он слова. — И у алкоголя, и у наркомании причины в первую очередь социальные. Отсутствие нормальных развлечений, убогость духовной жизни, досуга. Другая причина — сам факт наличия наркотиков. Живой пример: выпивка стала дороже, купить ее стало труднее, пить стали меньше. Но зато полезли из щелей наркотики. Появились все эти токсикоманы, нюхальщики и прочие. Стало быть, рецепт тот же: режь хвосты! Алкоголиков и наркоманов — лечи, самогонщиков, изготовителей и сбытчиков — сажай! Так?

Тарасыч с сожалением разглядывает изглоданную дужку.

— Так-то оно так, да не все просто. Свой брат алкоголик — человек не скрытный. Все кругом пили, и он пил, ну, разве что побольше других. Его никогда по закону не преследовали, прижми хорошенько участковый — и он тебе ту бабку, что бутылку ему продала, с легкостью отдаст. А наркоман — совсем иное... Наркоман всегда под законом ходил, если у него при задержании хотя бы полграмма анаши в кармане обнаружится — это уже хранение без цели сбыта, это уже срок. Да к тому же без всяких скидок, без условно-досрочных, с полным отбытием, с обязательным принудлечением... Я уж про сбыт не говорю: это вовсе до десяти лет. Поэтому там все сложнее, законы — волчьи. Помню, когда еще в прокуратуре работал, выезжали на труп наркомана. Диагноз: острое отравление наркотиками. А потом окольным путем дошел слушок: свои же вкатили ему за какие-то грехи смертельную дозу. А как докажешь? То ли он сам не рассчитал в угаре количество, то ли впрямь, когда выключился, кто-то ему добавил...

Я сижу, открыв рот, округлив глаза.

— Ну-ну, — смеется Тарасыч, — так уж не пугайся. Это я тебе про самые экстремальные случаи рассказываю, а они редко бывают. В массе же своей наркоманы народ тихий, с подавленной психикой, реальную опасность могут представлять только в период абстиненции — по-простому если, то с похмелья. Тут, правда, за порцию «кайфа» они черт знает на что способны. Но вот тебе парадокс, запиши его в свой блокнот: самые страшные преступления в связи с наркотиками совершают те, кто их никогда не пробовал.

Тарасыч сползает со стола, укрепляет очки на носу, от греха подальше прячет руки в карманы.

— Да, — отвечает он на мой удивленный вопрос, — представь себе, именно так. Суди сама: ежели память мне не изменяет, изготовление, приобретение, перевозка наркотиков с целью сбыта группой лиц по предварительному сговору или когда наркотик в крупных размерах, наказывается ни много ни мало сроком до пятнадцати лет! И довольно часто занимаются этим вовсе не наркоманы, а те, кто хочет на наркотиках заработать. Надо тебе объяснять, что, уж коли человек берется за такой опасный бизнес, от него чего хочешь ждать можно?

Я согласно киваю, объяснять не надо. А сама напряженно думаю, даже ногти начинаю кусать: тот порошочек моя Шу-шу получает не иначе как от кого-то подобного.

Мы еще поговорили о том о сем, но напоследок Тарасыч сам вернулся к наркотикам. Пожевал задумчиво губами:

— До полной победы еще далеко. Но каждый раз, когда удается ликвидировать хоть небольшой источник, уже хорошо.

Ушла я от него с твердым убеждением, что знаю теперь, чего хочу и какой материал собираю.

На следующий день у меня впрямь было натуральное дежурство — только по отделу. Закрутили всякие мелкие дела, и когда я спохватилась наконец набрать номер Шу-шу, ее уже не оказалось дома. Меня это огорчило. Во-первых, потому, что, получив заряд энергии от разговора с Тарасычем, хотелось немедленно пустить ее в ход. Во-вторых, потому, что, ненавязчивый обычно, Чиж вдруг вспомнил о моем существовании и поинтересовался, чем данный сотрудник в данное время занят. Немногословно, но увесисто напомнив, что последний раз я выступала на страницах родной газеты почти месяц назад, он пожевал бороду и сообщил, что читатели ждут новых материалов полюбившегося им автора. Пришлось, как говорит Лорчик, скрипя сердцем, поведать ему в двух словах про книголюбов и про наркотики. Сердце мое скрипело оттого, что я не люблю рассказывать про свои планы: боюсь сглазить.

Наутро выяснилось, что не я одна тягощусь двухдневной разлукой, Шу-шу устроила мне по телефону целый скандал по поводу того, куда я пропала. Она, оказывается, безумно все это время обо мне беспокоилась, не забывала ни на минуту. Хочет, чтобы я немедленно ехала к ней. Варит кофе. Целует. Ждет.

И вот я опять у нее в квартире. Теперь я осматриваюсь здесь с новым интересом. Особенно привлекает мое внимание тумбочка: хорошо бы повнимательней изучить ее содержимое. Но Шу-шу (уже с утра что-то слишком оживленная) и не думает о предосторожностях. Лезет в сумочку, извлекает оттуда белый пакетик (раз в сумочке, значит, скорей всего товар свежий, отмечаю я). Весело командует:

— Поди-ка на кухню, там в самой левой полке наверху — весы. Тащи их сюда.

Пока Шу-шу аккуратно вытрясает крупинки порошка на маленький клочок бумаги, я стою над ней с аптекарскими весами в руках — не хватает только повязки на глазах. Имею ли я право судить? Не знаю. Но увидеть все это и рассказать о том, что увидела, а главное, что поняла, я считаю себя обязанной.

Шу-шу снова отвешивает два грамма. Краем глаза я отмечаю, что в пакетике остается еще столько же, если не больше. Вчера от Тарасыча я узнала богатое слово — толерантность, по-простому — способность (и потребность) в восприятии алкоголя или наркотиков. Один пьянеет со ста граммов водки, другому нужна бутылка. Кому-то хватает кубика разведенного морфия, Шу-шу на моих глазах закатывает себе пять...

— Это не слишком много? — спрашиваю я с опаской и, спохватившись, объясняю свою тревогу: — Привыкнешь, а он вдруг кончится...

— «Вдруг» не кончится, — успокаивает меня Шушу, расслабленно откидываясь в кресле. По лицу ее начинает опять блуждать та вполне идиотическая улыбочка, напугавшая меня однажды. — Кончай менжеваться, бери, пока дают...