К такому повороту я в принципе давно уже готова. Поэтому, изобразив для приличия робость, довольно быстро даю себя уломать. Беру все причиндалы и направляюсь в ванную.
— Сама будешь? — удивленно спрашивает она вслед и вспоминает: — Ах да, ты ж умеешь...
В ванной я честно перетягиваю руку жгутом, нахожу вену и протыкаю ее иголкой. Потом прижигаю ранку спиртом, зажимаю ваткой. Содержимое шприца выливаю в раковину. Сижу минут пять на краю ванны, размышляя, не слишком ли далеко я влезаю в эту историю. Прихожу к выводу, что не слишком. Черт возьми, кто еще из журналистов может похвастаться чем-нибудь подобным?!
Не зная точно, как должен выглядеть человек, впервые попробовавший «кайфа», я прохожу в комнату, падаю в кресло с закрытыми глазами, расслабляюсь и пытаюсь изобразить на губах блаженную улыбку. На самом деле чувствую я себя неуютно, боясь, что меня сейчас разоблачат. Но Шу-шу, кажется, ничего не понимает. Слава богу, ей и в голову не приходит, что кто-то может вылить «морфушу» в раковину. Лица я ее не вижу, зато слышу где-то рядом со мной радостное похихикивание.
Звонят в дверь, появляется новый посетитель. Я рассматриваю его сквозь полуприкрытые веки. Невысокого росточка, болезненно худой, с неестественно тонкими ручками и ножками, чернявый, с остренькими чертами лица, похож на хорька. Описываю его подробно, потому что это был единственный раз, когда Шу-шу, кинув взгляд в сторону моего распростертого тела, увела гостя на кухню и плотно прикрыла дверь. Только колоссальным усилием воли я подавляю в себе желание встать и подслушать, о чем у них разговор. Не торопись, Петя, говорю я себе, все твое будет. (Очень может быть, что завтра я наконец-то узнаю, была ли я права.)
О том, что произошло дальше, я тоже надеюсь рассказать в деталях, со вкусом, когда стану писать материал. А пока опять же коротко.
Приближается вечер, я предполагаю, что Шу-шу скоро начнет готовиться к «выходу». Мне хочется понаблюдать, как путана собирается «на работу»: одевается, красится, мажется. И вдруг она садится на подлокотник моего кресла, заглядывает в лицо, ерошит мне легонько волосы и говорит:
— Ну, как насчет кабака?
Сначала я растерялась. Мелькает трусливая мысль, что работа работой, а вдруг кто-нибудь, из знакомых увидит меня в ресторане в компании с проституткой — иди потом доказывай, что ты не верблюдица! И только минуту спустя я понимаю, что меня не просто зовут в «кабак» при сем поприсутствовать — мне предлагают пойти туда попутанить! Воображение тут же рисует несколько последовательно сменяющихся картинок.
Но Шу-шу по-своему толкует мое смущение. Она уже выкидывает из шкафа на пол груды шмотья, приговаривая:
— Сейчас мы тебя прикинем по фирме, причепурим. Что ты этим добром-то дорожишь, господи?! За пару часов получишь столько, сколько за месяц в своей больнице не зарабатываешь!
Откровенно говоря, меня даже огорчает примитивность ее подхода к этой проблеме. Никаких морально-нравственных переживаний она не испытывает. Волнует ее сейчас только одно:
— Главное, чтоб мы с тобой были не похожи...
Ну что ж, думаю я, стоя на пороге огромного, гудящего, позвякивающего, подмигивающего, мерцающего в полутьме ресторанного зала, если нет пока возможности проникнуть в душу путаны, надо попробовать смоделировать ее чувства в себе самой. На мне зеленое шуршащее платье, подпоясанное плетеным шнурком. Голые плечи холодит неизвестно откуда взявшимся ветерком. В ушах огромные пластмассовые серьги, в волосах тяжелая заколка в виде бабочки. Благодаря туфлям на узком длинном каблуке я чувствую себя выше, стройнее. Шу-шу отменно поработала над моим лицом: глянув в зеркало, я себя не узнала.
Войдя, она сразу уверенно направляется к столику в центре зала, на котором стоит строгая табличка «Заказано». Буквально через минуту, ни о чем не спрашивая, подскакивает молчаливый официант, ставит на стол бутылку шампанского, два бокала, тарелочку с тарталетками. Шу-шу щелкает сумочкой, достает «Пэл Мэл», щелкает зажигалкой, снова щелкает сумочкой, сквозь дым по-хозяйски оглядывает зал. Я тоже исподтишка кидаю взгляд вокруг. На нас смотрят мужчины с соседних столиков. И тут (я обязана сделать это признание) в душе моей, помимо воли, возникает некая дрожь. Ну, пусть не дрожь, а лишь томление. Но оно есть! Дух мой смущенный, не желая считаться с разумом, входит в неизъяснимый резонанс с окружающей действительностью. Где вы, семья и школа? Где ты, родной комсомол? Ау!
И тут я делаю первый вывод — такой же банальный, как то, из чего я его делаю: пока швейцар ловит для Шу-шу такси, пока официант, не спрашивая, подносит ей шампанское, пока посреди зала для нее стоит «заказанный» столик, она будет за него садиться...
Шу-шу куда-то делась, растворилась в полутьме ресторана. Заиграла музыка. Я нервно прихлебываю шампанское, чувствуя себя крайне неуютно. А вдруг сейчас подвалит «клиент»? Я-то надеялась, что приду сюда в качестве препаратора, а не морской свинки. И тут вижу, как грузный мужчина, в одиночестве сидящий за столом возле самой эстрады, подает мне какие-то вялые знаки. В полном смятении я отворачиваюсь, мысленно проклиная исчезнувшую Шу-шу, делая вид, что ничего не вижу. Но краем глаза все-таки подмечаю, что он тяжело поднимается и идет ко мне. Массивная туша с размаху опустилась на соседний стул, мощно пахнуло коньяком. Теперь уж отворачиваться бессмысленно. Рыхлая, с обвисшими брыльками, вся в синеватых прожилках красномясая ряшка. Маленькие, злобные, заплывшие глазки. Короткая волосатая шея. Брюхо. Гундосый голос. И сейчас не могу вспоминать все это без содрогания.
— Ты чья?
Я молчу, не зная, что мне отвечать.
— Что-то я тебя тут раньше не видел, — произносит он с намеком и угрожающе. — Сладенького захотелось?
В 10-м номере читайте об одном из самых популярных исполнителей первой половины XX века Александре Николаевиче Вертинском, о трагической судьбе Анны Гавриловны Бестужевой-Рюминой - блестящей красавицы двора Елизаветы Петровны, о жизни и творчестве писателя Лазаря Иосифовича Гинзбурга, которого мы все знаем как Лазаря Лагина, автора «Старика Хоттабыча», новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.