В Пензе растут ели.

Капризные, привередливые создания, предпочитающие избегать многолюдных городских скоплений, чувствуют себя здесь превосходно: в скверах царит свежий хвойный сумрак, ухоженные зеленые пирамидки тянутся вдоль улиц над асфальтовыми тротуарами, не тяготясь таким соседством и придавая городу особый, совсем не оранжерейный — природный колорит. Чувствуешь, что поселились и прижились они в Пензе не по принуждению, а по любви человека к ним. Говорю же это не ради лирического зачина — отсюда прямая тропинка к разговору, который тоже будет, в сущности, о любви.

История не дала пензенской земле того, чем щедро одарила она Новгород, Владимир, северные наши русские края, — первоклассных памятников культуры. В самом деле, что знали мы до недавнего времени о таких памятниках да и вообще о культурной жизни на пензенской земле, кроме освященных великим именем, но не столь уж обильно посещавшихся Тархан, медленно становящегося на ноги музея Белинского или полузапущенного, потому как руки не доходили, музея в Радищеве? Ну была еще картинная галерея, ютившаяся под одной крышей с художественным училищем, да жил тишайшей жизнью областной краеведческий музей с непременным скелетом мамонта и заржавленным копьем предка. Вот, пожалуй, почти и все, чем недавно еще держала культурный свой фронт Пенза. А ведь и теперь лежит она в стороне от традиционных туристических дорог, отмеченных обилием именитых музеев, но слово «музей» стало сегодня в областном лексиконе одним из самых популярных, и произносят его так, как слово «море» в портовых городах.

Что же произошло за несколько последних лет на земле, которую по ведомству Министерства культуры именовали непрестижным «периферия»? Почему в центральной печати появился однажды и все чаще звучит новый термин «музейный ренессанс» применительно не к другим городам и весям просторного нашего Отечества, а именно к Пензе?

Начало этому феномену искать нужно в самой идее, выразить которую правильно будет всего лишь двумя, но весомыми и емкими в своем сочетании словами — воспитание историей.

Скажу сразу: идея не была безымянной. Принадлежит она человеку, который занимает теперь другой пост в столице, но его имя произносят как пароль всякий раз, когда речь заходит о пензенском музейном феномене. Говорю о бывшем тогда секретаре Пензенского обкома партии Георге Васильевиче Мясникове. Он начал и дал делу ход. Да, этот человек обладает особым пониманием проблем культуры, но, думаю, дело не только в этом. Сегодня многое прояснилось, и мы можем сказать, что главное достоинство руководителя состоит в умении предчувствовать требования времени. В «застойные», как мы говорим теперь, годы, когда слово «перестройка» не коснулось еще газетных полос, Г. В. Мясников был и, несмотря на все трудности времени, оставался руководителем нового типа: в работе он опирался на инициативу снизу, доверяя тем, от кого она исходила, причем независимо от званий и рангов. В кабинет секретаря обкома рядовой сотрудник музея входил так же просто, как и его директор. В этом кабинете не нужно было «выбивать» средства, стройматериалы, не говоря уж об идеях, — руководитель и его подчиненные делали одно дело. Дело же было задумано новое, серьезное, потому что в конечном счете речь шла о перестройке в культурной политике, хотя слово это еще не обрело в те времена государственного, общенародного значения. Начинать же пришлось почти на пустом месте.

Рассуждали так: пусть не много на нашей земле исторических и культурных памятников, но есть историческая и культурная память. Появился девиз, ставший началом беспримерной пока работы: каждому славному событию, происходившему на пензенской земле, каждому человеку, рожденному, жившему или добрыми своими делами связанному с пензенским краем, должен быть поставлен свой «памятный камень» — музей или часть его экспозиции, монумент или обелиск.

Надо признаться, за долгие годы привыкли мы к разного рода кампаниям, начинавшимся, как правило, с громких лозунгов и решительных газетных призывов типа «Превратим наш край...», «Поднимем на должную высоту...». Дело же, задуманное здесь, начиналось вопреки «правилу» — с будничной и кропотливой краеведческой работы. Заговорили вдруг и поразительные открытия дали областные и столичные архивы; молчавшие долгие годы запасники музеев обнаружили находки, о существовании которых не подозревали. История края, судьбы людей, с ним связанных, писались как бы заново, и казавшееся навсегда забытым оживало, становясь фактом памяти. Но пока эти открытия и находки создавали фундамент новых задуманных музеев, они же оборачивались и основой решительной реконструкции старых.

Что нового, казалось бы, можно узнать о Лермонтове в канун XXI века? Тем не менее сотрудникам музея во главе с Валентином Павловичем Арзамасцевым удалось положить свой камень в представлявшееся уже достроенным здание лермонтоведения. Но дело не только в этом.

Привыкли мы и, скажем так, свыклись, что мемориальных лермонтовских вещей в Тарханах очень и очень мало. Единичные же пополнения, как бы радостны ни были их находки, не в силах все-таки решить проблему полного преобразования музея столь почтенного возраста. Здесь нужен новый, качественно новый подход... Поезжайте в Тарханы сегодня, и вас встретит ошеломляющая — говорю по собственному впечатлению — экспозиция. Сделана она с применением новейших аудиовизуальных средств, и эмоционального ее воздействия не боюсь переоценить, хотя знаком, пожалуй, со всеми нашими мемориальными музеями. Думаю, такие цифры, как 30 тысяч посетителей в год десять лет назад и 300 тысяч сегодня, — достаточное доказательство того, что впечатления автора не субъективны. Такова оказалась сила притяжения музея. Воротясь из Тархан, тотчас переселил я с книжной полки на стол все пять томов Лермонтова. Разумеется, читанного и в разные годы перечитанного... Лег рядом и том писем Белинского. А это уже — результат нескольких часов, проведенных в совершенно обновленном его музее. Здесь же есть над чем подумать особо.

Создать экспозицию такой впечатляющей силы о литературном деятеле, который — давайте в этом сознаемся! — не очень-то охотно читаем сегодня, особенно молодежью, было почти невозможно: ни ярких событий биографии, ни изобразительных материалов — вся жизнь в книгах, в трудах, в сочинениях, которые в музейном плане «опредмечиванию» просто не поддаются. Но искали и нашли пути иные: в мемориальной и особенно литературной части экспозиции дана такая полная и объемная картина эпохи — целый пласт русской культуры, — где фигура Белинского высветилась и явилась столь таинственно манящей, что властно позвала одних к первому, других к новому знакомству с критическими его трудами и совершенно поразительными письмами... По-моему, это высший класс музейного творчества.

Но каким иначе классом оценить создание музея Александра Ивановича Куприна в селе Наровчат, где провел он всего лишь три первых года жизни и где экспозиция создавалась буквально на пустом месте? Магия музейного искусства так здесь сильна, что слово «экспонат» употребляю только для контраста со всем, что живет в этом доме. Едва отворяете дверь, по скрипучим половицам входите в сени, вас тотчас охватывает ощущение полноты тогдашнего уездного быта, и чувствуете вы себя в том самом Наровчате, что, по слову Куприна, «стоит, забытый богом и людьми, ежегодно выгорая, среди плоской безводной и пыльной равнины» и который ребенку казался «богатым людным городом, вроде Москвы, но несколько красивее, а вокруг шумели дремучие леса, расстилались непроходимые болота, текли широкие и быстрые реки»... И плавно дальше течет повествование о жизни человека, покинувшего этот край для долгих странствий по просторной России, идет, движется полная приключений, удивительная жизнь — российская слава, горькая эмигрантская судьба и позднее, слишком позднее возвращение... Быть может, потому особенно сильно звучит в этом доме и трогает сердце его откровение: «Я люблю Россию и привязан к ее земле. Мне и моим писаниям она дает силу».

А чтобы как общенациональную русскую черту понять проникновенные эти слова, сверните по дороге из Наровчата в Мокшан. Здесь, в старом деревенском доме, где детские годы провел, а потом в разное время жил Александр Георгиевич Малышкин, трудами тех же пензенских энтузиастов, с тем же присущим им тактом и вкусом устроен мемориальный его музей. Так же по крохам, с бору по сосенке, с любовью к земляку собиралось и это писательское гнездо. Побудьте в этом доме, побродите по окрестностям, и вы почувствуете: как же надо было любить эту землю, чтобы начать знаменитый роман такими глубоко личными словами: «Прости, прощай Мшанск!».

От Тархан и Белинского, от Наровчата и Мокшана через долгие черноземы много верст и в другую сторону, по обеим берегам речки Тютняр живет село Радищево. На пензенской земле его не миновать — и по священной памяти о том, кто «вольность первый прорицал» и потому еще, что нигде не узнаете вы столько о высокой трагедии судьбы писателя и пронзительной его книге...

Итак, пять мемориальных музеев русских писателей на пензенской земле. Пять музеев, по качеству содержания и, главное, конечно, по воспитательному своему воздействию достойных не областного — всенародного, общенационального признания. Казалось бы, можно на этом успокоиться, поставить точку и пожинать плоды собственных достижений. И, если уж говорить честно, основания для этого есть: в Пензенской области создана первая и единственная в стране региональная система музеев литературного профиля, отражающих важнейшие этапы развития русской литературы. Все это так. Но, видимо, не заслуженные лавры волнуют сегодня пензенских энтузиастов, потому, следуя их примеру, я не ставлю здесь точку... Передо мною книга, написанная местным краеведом Олегом Михайловичем Савиным, — «Пенза литературная». Открывал я ее, признаюсь, с сомнением, предполагая не редкий в таких случаях избыток областного патриотизма, но, перелистав первые страницы, не мог уже оторваться: какие тут имена!.. Ближайший друг Пушкина, поэт, критик, мемуарист П. А. Вяземский; «патриарх московских романистов», «русский Вальтер Скотт» М. Н. Загоскин; автор «Походных записок русского офицера» и «Ледяного дома» И. И. Лажечников; глубочайший исследователь древнерусской литературы и искусства Ф. И. Буслаев; здесь, в Пензе, находясь «под строжайшим секретным надзором», отбывал ссылку Н. П. Огарев и здесь же «председателем Пензенской казенной палаты статский советник Михаил Евграфович Салтыков с 14-го января 1865 года вступил в должность»... Блистательная история блистательной русской словесности! Можно ли глухим остаться к такому наследию! Нет, конечно, и потому каждому из них да и другим многим, мною не названным, поставлен на пензенской земле свой «памятный камень».

...В городском сквере, в окружении шелестящей листвы и свежей хвои ухоженных елей стоит на высоком гранитном цоколе бюст несравненного «певца-гусара». Прекрасный памятник! Но сказать хочется, что и он не восполнит достойной здесь поэта памяти. Ведь это его, Дениса Давыдова, слова: «Пенза — моя вдохновительница. Холм, на коем лежит этот город, есть мой Парнас с давнего времени; здесь я опять принялся за поэзию». И о другом помнят, не забывают пензенцы — как пятидесятилетний воин, «боец чернокудрявый с белым локоном на лбу» в их городе сражен был великой любовью, потому великой, что создала она один из изумительнейших шедевров русской лирики:

Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, —
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...
Я вас люблю затем, что это — вы!

О романтической этой, прекрасной истории, как, впрочем, и о других, не менее волнующих, связанных с помянутыми именами, которых вообще нельзя, а по пензенской «хватке» невозможно оставить за бортом исторической и культурной памяти, рассказывать нужно в особом и особенном, я бы сказал, музее.

Сейчас, когда пишутся эти строки, создается большая историко-литературная экспозиция, посвященная писателям и деятелям отечественной культуры, связанным с пензенским краем. Размещается музей в центре города, в отлично отреставрированном, с учетом роста экспозиции, здании бывшей губернской гимназии. Однако, сказав об этом музее «особый» и «особенный», должен пояснить: помимо экспозиции, будет действовать здесь то, что называют пензенцы — на старинный лад — литературной гостиной...

Как упоминалось в начале этих заметок, областная картинная галерея ютилась под одной крышей с художественным училищем; и хотя музы одни, никак не скажешь тут: в тесноте, да не в обиде — хватало того и другого. Но сложился уже к тому времени особый, пензенский, стиль отношений власти и культуры, и потому без всяких «пробиваний», проволочек, тяжб, уламываний разного рода учреждений и ведомств городской комитет партии предложил и отдал галерее собственное свое помещение, одну из лучших старинных построек города — здание бывшего губернского банка... Говорить ли, что сам этот факт — пример правильного понимания культурной политики? А если уж говорить, то с добавкой: пример достоин подражания.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.