— Ничего. Молоток взять. Я отбивные хочу делать на обед, — спиртным от него не пахло...

Мать взяла молоток и вышла. Потом еще заглядывала в окошко раза два — он все там же лежал...

Перед вечером он зашел на кухню, молча сел к столу.

— Ты не заболел? — она спросила.

— Простыл вроде.

— Выпьешь таблеточку? — Она дала ему таблетку и видела, как Свинцов сунул ее в карман, но сделал несколько глотков из чайника, будто правда запивал.

Потом он пошел к себе в комнату и снова лег...

Он очнулся среди ночи и понял, что спать больше не сможет, сколько ни старайся, услышал, как на кухне ужинал отец и как мать говорила с ним спокойным голосом. И страшно сделалось Виталию Свинцову, он подумал, что Градуса ведь поймают — конечно, поймают! — и допросят, и Градус скажет, что Свинцов знал про старуху кассиршу.

И если бы можно сейчас подвести проводки к его душе и узнать на приборах, о чем он думает, чего боится, то стало бы ясно: он боится не за кассиршу, которую должны стукнуть по голове «тяжелым тупым предметом», он боится только одного: чем больше Градус наворочает дел, тем ему, Свинцову, страшнее будет отвечать!

И он решил идти в милицию! Сразу утром. Но был едва только час ночи, и, чтобы убить время, Свинцов взял «Трех мушкетеров», стал рыскать по книге, находя любовь и дуэли. Время от времени ему казалось, что теперь он сможет заснуть, тушил свет, и сразу начиналось — как он приходит в милицию и... И опять включал торшер. Принимался читать про Миледи и госпожу Бонасье.

Вдруг его прорвало на еду. В темноте он прошел на кухню... Доставал из холодильника что придется и ел.

Пока он ел, окна посинели, побледнели полупрозрачно. И в окне Свинцов увидел яблоню, которая на его глазах вытаивала из темноты, яблоню, знакомую до последней ветки, и дальше, когда темнота совсем поредела, знакомую до последней ветки сосну.

Он встал и пошел к себе опять по темному... по уже 32 разбавленному серой рассветной водичкой коридору...

Дверь в спальню родителей была приоткрыта... Отец спал на спине — огромный, с большой седеющей головой. Грудь его и живот вздымались под одеялом горой. Мать притулилась на его руке, на его плече, маленькая и вся принадлежащая ему.

Они и во сне помнили друг о друге. И никто им был не нужен! И Свинцов в том числе! Но эта мысль не тронула его ни обидой, ни болью... В доме становилось все светлее. И все страшнее становилось на душе у Свинцова! Лег, укрылся с головою — в темноте ему жилось не так жутко. Еще закрыл глаза на всякий случай...

То ли от задушенного едой желудка, то ли от страха, то ли от бесконечных Миледи он захотел спать. И потом изо всех сил не спешил просыпаться. И лежал, слушал, как бьется сердце. Так мучающийся зубной болью всю ночь клянется себе ранним - рано бежать к дантисту. А утром медлит, стонет и мечтает, что как-нибудь пройдет само...

Наконец Свинцов встал — мать, как всегда, делала что-то на кухне. Свинцов быстро надел школьную форму, проверил, на месте ли комсомольский значок...

Когда вышел, дверь на кухню была открыта: мать хотела увидеть Свинцова, но как бы нечаянно, чтобы не вызывать его раздражения.

Он сказал:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 25
• 26
• 27
• 28
• 29
• 30
• 31
• 32
• 33
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.