Владислав Дворжецкий
Кто, когда, чем и на чем сообразил сделать первую, ни на что не похожую закорючку?!
Как этому неизвестному удалось уговорить остальных – многих, что эта закорючка обозначает то-то и то-то? Уму непостижимо! Вот тогда-то и началось!..
Камнем на камне, костью на кости, кровью, тушью, чернилами, пастой человек начал выбивать, выцарапывать, кричать о себе – себе подобным, ибо человек – это ЧТО, КАК и ДЛЯ ЧЕГО он... Но ведь зачем-то придумалась эта закорючка!
«...способность человека выражать гласно мысли и чувства свои; дар говорить, сообщаться разумно сочетаемыми звуками...»
Даль. Толковый словарь.
«Слово есть воссоздание внутри себя мира...»
Аксаков.
Как только начинаешь вспоминать, особенно, что-то далекое, что было в детстве, очень трудно сосредоточиться. Одно воспоминание тащит за собой другое, третье и так до бесконечности, но все вместе – это непоследовательно и сумбурно.
Я точно помню, какая у меня была ванночка для купания, когда я был совсем маленький: складная, как старые раскладушки, из розовой клеенки. Я даже помню запах этой клеенки.
Очень хорошо помню огромного медведя, который стоял на лестнице в Доме пионеров. Помню его оскал, желтые клыки и на ощупь помню его...
Во время войны Зорьку, лошадь, которая возила директрису театра Сомборскую, убили, и мы, все маленькие, бегали смотреть вниз на кухню на ее кишки, лежащие в корыте. Они были синие, нет, голубые... Должны были сделать колбасу...
Дом двухэтажный. Одна половина дома каменная, другая – из дерева. Обе половины соединены аркой, под аркой – ворота. Ворота большие, железные, когда их закрывают, они скрипят, но закрывают их редко. Еще на них можно кататься. В каменную половину дома ведет мраморное крыльцо, под ним вход в подвал, в подвале кочегарка. Если подняться по крыльцу, то попадешь в вестибюль, в углу которого будочка – там когда-то был телефон и сидел дежурный. Пол в вестибюле очень красивый: красный в шашечку и в каждом квадратике подобие цветка. Из вестибюля по мраморной лестнице можно попасть на второй этаж. Мрамор лестницы, зеленоватый с вкраплениями белых кусочков, очень похож на срез колбасы с кусочками жира и от этого кажется скользким. Он и на самом деле скользкий: редко кто из жильцов не падал, спускаясь по этой лестнице. Перила у нее были деревянные с медной решеткой из кованых листьев и завитушек...
На фасаде дома, над мраморным крыльцом, видны были буквы: «Гостиница «Номера деловой двор». Над буквами окно. Не простое окно, а огромное, почти круглое окно. В городе на одном из домов я видел окно, похожее на замочную скважину, – это очень интересное окно, но наше, круглое, почти круглое, огромное – мы им очень гордились! Комната за ним должна быть большой и, когда в этом доме была гостиница «Номера деловой двор», вероятно, именовалась «люксом», а сейчас в ней жил Филь. Филь-Филевич. Он был театральным художником-исполнителем. Это был человек маленького роста с хриплым голосом. Голос у него был такой, вероятно, от трубки, которую он не выпускал изо рта. У Филя была собака Пикус, которая была злая и лаяла таким же хриплым голосом, как у хозяина. Еще Филь говорил с акцентом, потому что был поляк, и у него было два сына: Генка и Сережа.
В доме, и в каменной и в деревянной половине, жили люди, которые так или иначе имели отношение к театру, – это было общежитие артистов. Это оно так называлось, но жили в нем и гримеры, и художники, и рабочие сцены, и даже кучер, который возил директрису театра Лину Семеновну Сомборскую.
...Фонтан был чудом строительной техники! Это была бетонная чаша диаметром метров двадцать и глубиной метра два, в центре, на пьедестале, было сооружение, отдаленно напоминающее женщину с кувшином. Я никогда не видел, чтобы вода, как положено в фонтанах, била живописной струей. Эта сидящая женщина была вся в ржавых подтеках, потому что напора не хватало и вода сочилась из кувшина по груди и коленям этого изваяния. Нос у женщины был отбит чьим-то метким камнем, и казалось, что это кровь из носа капает... По всей окружности чаши были проделаны маленькие дырочки, из которых должна была бить вода и образовывать этакую живописную арку, но, увы, воду можно было только высасывать, что и делали мальчишки, приникая ртами к теплому от солнца бетону. Из этих дырочек можно было добиться подобия фонтанчиков, если сильно в них дунуть, тогда из остальных выскакивали струйки ржавой воды, а во рту надолго оставался вкус ржавых гвоздей. Зимой вода, накапливающаяся в фонтане, замерзала, и можно было кататься на коньках... Это я сейчас пишу, что можно было кататься на коньках, тогда я этого не знал, я не знал даже слова коньки», – я был совсем маленьким.
...Почему люди, стоит им войти в вагон и бросить на полку вещи, прилипают к окну?.. Что там? Тот же перрон, на котором они в ожидании томились и который знаком им до каждого окурка и... странно это, а?..
Капает... Это, говорят, хорошая примета – уезжать в дождь... Правда, куда уезжать, – послезавтра обратно... Кто-то нарисовал на стекле с той стороны морду смеющуюся, и она плачет. Провожает нас? Обязательно плакать, когда провожаешь? Почему-то всегда плачут?! Мама никогда меня не провожала, даже в армию, – это у нас правило такое было, и не встречала – этого я не любил!.. Никогда не давал даже телеграмму о приезде и всегда знал, что мама скажет: «Я же вам говорила, что он приедет!» Она всегда так говорит и всегда перестает болеть, если...
Уже просто льет... Сейчас поедем! Темно за окном, а все равно стоят и смотрят!.. Еще долго будут смотреть, даже когда ничего не будет видно, совсем...
А бабушка всегда становилась сердитой перед моим отъездом... Это так, чтобы не плакать... И никогда не убиралась!..
...Вот и всё!.. За окном так темно, что это уже и не окно, а зеркало и в нем я. В себя смотреть, что ли?.. И зачем я еду?..
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.