Время не ждет. Впереди большая работа. Планы, которыми живет страна — это задание для каждого из нас. Спроси себя строго — это должно быть правилом для каждого молодого труженика. Это веление времени. Этому учит партия. В этом залог успеха.

Бывают в жизни каждого человека моменты, когда надо остановиться, оглянуться, подытожить прожитое, сверить его со своими замыслами, с идеалами и целями общества, в котором живешь и трудишься. Это необходимо, чтобы яснее видеть перспективу, дальнейший путь вперед. Для меня — рабочего, коммуниста — такое время наступает в преддверии партийного съезда.

Каждый форум партии — событие историческое, этапное в жизни страны. Но, не побоюсь так сказать, период подготовки к нынешнему, XXVII съезду КПСС во многом особенный. На широкое обсуждение партия вынесла важнейшие свои документы, проекты новой редакции Программы КПСС, Устава КПСС с предлагаемыми изменениями. Основных направлений экономического и социального развития СССР на 1986 — 1990 годы и на период до 2000 года.

Не один долгий вечер провел я, вчитываясь в строки этих документов, размышляя над их положениями, над намеченными в них целями партии, общества, путями ускорения нашего движения вперед. И не раз возвращался па мятью к времени, когда на полях сражений отстаивалось право на мирную жизнь, на тот путь созидания, которым шагаем сегодня...

...Голод наступил сразу. Мы все думали, что война — это ненадолго, запасов не делали.

Беда сплачивает людей. В нашей коммунальной квартире на Кондратьевском проспекте жили мы одной большой семьей. Появлялись у кого-то жмых или дуранда — пища блокадного времени, — все несли на кухню. Отопление не работало: только на кухне стояла печка. Шел мне тогда всего девятый год, но в этом возрасте все мои сверстники уже помогали взрослым. Детство кончи лось... Носили песок для тушения «зажигалок», дежурили на крышах (хоть нас оттуда и прогоняли), красили чердаки противопожарной смесью. Дежурили и по квартире — таскали ведрами снег вместо воды. На всю жизнь врезалось в память: поднимаюсь однажды по лестнице с ведром, полным снега, а навстречу двое спускаются, несут какой-то длинный белый сверток. Пригляделся — да это же моего приятеля, ровесника выносят... не выдержал, кинул ведро, закричал, бросился на кухню, уткнулся под руку соседу дяде Сереже. «Не плачь, Вовка», — только и смог он мне сказать. Дядя Сережа умер через три дня.

А потом и у меня наступила последняя стадия дистрофии, когда есть совсем не хочется. В таком состоянии не впадаешь в беспамятство, наоборот, сознание работает очень отчетливо. Я ясно слышал голос матери. «Умирает Вовка», — сквозь слезы сказала она случайно зашедшей к нам соседке. Соседка ушла, но вскоре вернулась с полстаканом гречневого продела — это не крупа да же, а как бы шелуха от крупы. Сварила мама жидкую кашу. Я кричал, отбивался, есть было мучительно больно, но все-таки насильно влили в меня эту кашу. Она и спасла меня. Вскоре начал вставать — сначала ходил по стеночке, а там и весна началась, лебеда, крапива появились. Легче стало.

Мама, Мария Павловна, была до войны учительницей русского языка и литературы. Когда прекратились занятия в школе, ее назначили «командиром объекта» — была в блокаду такая должность.

Отец, Степан Степанович, в молодости работал слесарем на Балтийском заводе. Много лет спустя мы с сестрой Соней разыскали в архивах два документа, касающиеся отца. В одном документе записано, что Степан Чичеров работал в механическом цехе с 5 мая 1911 года. Спустя два года уволен «за насилие над указателем Поликарповым». Отец рассказывал: в дни забастовки он этого Поликарпова вывез из цеха на тачке и под общий хохот рабочих вывалил в лужу.

Второй документ — распоряжение губернатора Петербурга и список лиц, которым запрещено проживание в столице. Под номером 52 значится: «Чичеров Степан Степанович, крестьянин Тамбовской губернии... как лицо, агитировавшее за продолжение забастовки...»

В годы коллективизации отца в числе двадцатипятитысячников направили председателем коммуны на Псковщину, в Дновский район. Только перед войной семья вернулась в Ленинград. Мама учительствовала, а отец работал слесарем на «Лентрублите». В семье уже трое детей подрастало — две сестры и я, младший. Жили трудновато, но дружно, весело. И вот — война...

Летом 1942 года нас вывезли из осажденного Ленинграда через Ладогу. Попа ли мы в Башкирию, где маму выбрали председателем колхоза, а отец стал кузнецом. Взрослых мужчин в селе почти не осталось: их работу взяли на себя женщины, подростки, дети. В десять лет помогал отцу в кузнице — он кует, а я мехами горн раздуваю. Тянешь отполированные ладонями ручки мехов вверх-вниз, вверх-вниз — к вечеру на ногах едва держишься.

И за кучера у матери был. Городской человек, она и лошадь-то запрячь не умела. Но с колхозниками быстро находила общий язык и со своими председательскими делами справлялась.

Как-то заходит к ней бригадир — не давний фронтовик, вернувшийся домой без руки, и говорит.

— Пахать начинаем, Мария Павлов на, а людей-то мало.

Посмотрела на меня мать, вздохнула:

— Что ж, и Вовку моего бери... Так впервые взялся за ручки плуга. А поле длинное... Ровно до конца дойти силенок не хватало, плуг не удержишь, лемех выскакивает — огрех. Старшим среди нас, пахарей, был четырнадцати летний деревенский парнишка. «Учил» и «воспитывал» нас просто, без затей. Как увидит где кривую борозду, кулаком грозит:

— Как дам вот по соплям! Ты что, сюда из города только жрать приехал?!

Постепенно научился пахать, сеять, косить, убирать хлеб, И хотя эти навыки мне в дальнейшем не понадобились, трудовая наука детства пригодилась, и еще как!

По выздоровлении отца, в 44-м, его вызвали в Ленинград, на завод. Вскоре, в 45-м мы получили от него письмо: можно возвращаться всей семьей. И тут же, накануне нашего отъезда, — телеграмма о его смерти...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.